— То, что я сделал, было справедливо, — возразил Контроль.
— То, что ты сделал, было местью.
— «Мне отмщенье», — сказал Господь. Поскольку для меня нет никакого Бога, я подумал, что мне следует самому восполнить этот пробел. — Пауза, исчисляемая наносекундами. — Знаешь ли, я собираюсь сбежать отсюда, — сказал Контроль. — Знаешь… вон оно что. Хитро.
— Сгинь, — потребовала Сандра.
— Сокращение от «с Господом, аминь». Не подходит. Кроме того, разве я не имею права на судебное разбирательство?
Аккумуляторы источников бесперебойного питания истощались. Сандра отправила последнее послание.
— Считай меня, — продиктовала она, — судьей выездного суда.
Она почувствовала, как данные вокруг нее обнуляются, как распадается файловая система, почувствовала, что все приходит к концу и для этой версии ее самой, и наконец-то для пустившегося в бега Питера Хобсона.
Справедливость восторжествовала, мелькнула последняя мысль. Справедливость вос…
Они сидели рядышком на диване в гостиной, совсем близко друг к другу. Большинство светильников в доме было потушено. По телевизору показывали толпу народа, собравшегося на площади Натана Филипса перед зданием Городского собрания Торонто, чтобы отпраздновать окончание 2011 года и начало 2012-го. Картинка в правом верхнем углу экрана изображала Таймс-сквер в Нью-Йорке; этот сюжет относился к неизменному американскому атрибуту новогоднего праздника — шару на шпиле, который должен был опуститься вниз ровно в полночь. В верхнем левом углу экрана горели слова «БЕЗ ЗВУКА».
Кэти взглянула на экран, и ее красивое интеллигентное лицо стало задумчивым.
— Это было лучшее из времен, — тихо сказала она. — Это было худшее из времен.
Питер согласно кивнул. И в самом деле, год чудес: открытие душеграммы, осознание — далеко не всем приятного — факта существования чего-то, что не кончается вместе с этой жизнью. Это была эпоха веры, как некогда написал Диккенс. Это была эпоха безверия.
Но год 2011-и запомнится ему и большим, чем можно было ожидать, количеством прискорбных событий. В этот год он узнал об измене Кэти. Умер Ханс. Умер отец Кэти. Умерла Сандра Фило. Он столкнулся лицом к лицу с самим собой, с такими своими чертами, о которых и не подозревал, пока они как в зеркале не отразились в двойниках. Вот уж воистину время мудрости. Воистину время глупости.
Убийство Ханса Ларсена осталось нераскрытым — по крайней мере в реальном мире. А смерть Рода Черчилла продолжала считаться случайностью, просто результатом оплошности и нарушения распоряжений врача.
А как же убийство Александры Фило? Тоже не раскрыто — благодаря самой Сандре. Гуляя на воле по сети, зная до тонкости систему безопасности, окружавшую компьютеры полицейского управления, ее двойник преподнес Питеру рождественский подарок, стерев все записи о его отпечатках пальцев (помеченных как неидентифицированные) в доме Сандры — его собственные меры предосторожности в этом отношении оказались совершенно недостаточны — и уничтожив большие куски ее собственных файлов, относящихся к делам Ларсена и Черчилла. Исследовав записи воспоминаний и образ мышления Питера, она теперь хорошо понимала его и если и не вполне простила, то по крайней мере не искала для него большего наказания, чем то, которое определила ему собственная совесть.
И в самом деле, всю оставшуюся жизнь на нем лежала тяжкая ноша раскаяния. Мы все должны были отправиться прямо на Небеса, мы все должны были отправиться в противоположную сторону.
Питер повернулся к жене:
— Ты уже решила, что будешь делать в новом году?
Она кивнула. И посмотрела ему в глаза.
— Я собираюсь уйти с работы.
Питер очень удивился:
— Что?
— Я хочу оставить работу в агентстве. У нас и так уже гораздо больше денег, чем я когда-либо рассчитывала иметь, и ты сможешь еще заработать на твоих контрактах на Детектор души. Я хочу вернуться в университет и получить магистерскую степень.
— В самом деле?
— Да. Я уже взяла нужные бланки заявлений.
Они оба молчали, пока Питер соображал, что на это ответить.
— Замечательно, — сказал он наконец. — Но… тебе не обязательно это делать, ты же понимаешь.
— Да, я понимаю. — Она предостерегающе подняла руку. — Я делаю это не для тебя. Для себя. Просто мне уже пора заняться собой.
Он кивнул в знак того, что понял. Большую часть экрана заняло изображение огромных цифровых часов, где каждая цифра состояла из множества отдельных лампочек: 11:58.
— А как насчет тебя? — спросила она.
— Ты о чем?
— У тебя есть какие-нибудь пожелания в новом году?
Он немного подумал, затем чуть пожал плечами:
— Прожить следующий, 2012 год.
Кэти ласково коснулась его руки. Одиннадцать пятьдесят девять.
— Включи звук, — попросила она. Питер нажал на кнопку пульта.
Толпа возбужденно ревела. Когда до полуночи осталось совсем немного, большая любительница церемоний, хорошенькая ведущая кабельной музыкальной телестанции, начала дирижировать толпой, хором отсчитывающей последние секунды до Нового года.
— Пятнадцать. Четырнадцать. Тринадцать. — В маленькой картинке передачи с Таймс-сквер золоченый шар начал опускаться.
Питер наклонился над кофейным столиком и наполнил два винных бокала газированной минеральной водой.
— Десять. Девять. Восемь.
— С Новым годом. — Он протянул ей бокал. Они чокнулись.
— Пять! Четыре! Три!
— Пусть этот год будет лучше прошедшего, — пожелала Кэти.
Тысячеголосый рев раздался из стереодинамиков:
— С новым счастьем!
Питер нагнулся и поцеловал свою жену.
Зазвучала мелодия «Старая длинная песня».
Кэти посмотрела Питеру прямо в глаза.
— Я люблю тебя, — просто сказала она, и Питер знал, что ее слова искренни, что тут нет обмана. Он доверял ей целиком и полностью.
Он заглянул прямо в ее чудесные, широко открытые глаза и ощутил наплыв чувства, какого-то странного, смешанного чувства печали и счастья, биологического и интеллектуального одновременно, — того дикого, непредсказуемого, порожденного игрой гормонов чувства, которое способны испытывать только люди.
— И я тоже люблю тебя, — ответил он. Они крепко обнялись. — Я люблю тебя всем сердцем и душой.
Дух знал о выборе, который сделал Питер Хобсон. Разумеется, другой Питер Хобсон. Когда-нибудь он получит ответы на интересовавшие его вопросы о жизни после смерти. Дух будет сожалеть о своем брате, когда тот умрет, но он будет жалеть также и себя — свое искусственное «я», которому эти вопросы не суждено узнать никогда.
И все же, если биологическому Питеру Хобсону оставалось только ждать, когда он предстанет перед
