обогащения. Все, к чему он стремился, оказалось фикцией, дымом, миражем. Перед ним теперь стоял только один вопрос: кто скорее его прикончит — те, кому он вот уже несколько лет служит верой и правдой, или те, против кого он сейчас шпионит. Два часа назад, когда он приближался к Сараеву, обходя стороной немецкие патрули и вероятные места партизанских засад, одинаково боясь и тех и других, он вновь и вновь спрашивал себя, куда бежать, куда податься и существует ли вообще выход из этого заколдованного круга. Бегство куда бы то ни было представлялось ему невозможным: у гестапо были слишком длинные руки. Никто даже не заметил бы его гибели, он бы просто исчез, и чья-то рука обычным карандашом вычеркнула бы из списков агентуры гестапо безымянного агента по кличке Нино. Если бы его расстреляли партизаны, в штабе бригады сделали бы лаконичную запись: «Расстрелян как изменник Родины, немецкий шпион...» И все...
Сейчас, когда он отвечал на вопросы Бадера и подробно рассказывал все, что знал о Первой пролетарской бригаде и Верховном штабе, ему вдруг подумалось, что в этой партизанской бригаде он впервые почувствовал теплое, товарищеское отношение к себе со стороны совершенно незнакомых людей. Ему не раз приходило в голову пойти в штаб бригады с повинной, но всякий раз останавливала мысль о том, что партизаны могут не простить его, а немцы наверняка постараются отомстить. В конце концов он решил положиться на свою судьбу — будь что будет. Невозможно было и просто порвать с немцами и остаться в бригаде — штурмбанфюрер СС Генрихс с помощью своих людей мог подбросить в штаб бригады материалы о его деятельности. Еще во время подготовки к его засылке в Первую пролетарскую бригаду Генрихс предупредил Калянаца о том, что может ожидать его в подобном случае, и он очень хорошо запомнил это предупреждение штурмбанфюрера. Но как бы усердно Калянац ни работал на немцев, сколько бы ни шпионил против своих новых товарищей, ему никогда не забыть разговора, который состоялся у него с комиссаром бригады после того, как Калянац прочитал партизанам лекцию «Роль «пятой колонны» в апрельской войне».
— Поздравляю тебя, ты говорил очень интересно! — сказал ему тогда комиссар Фича.
— У меня создалось впечатление, товарищ комиссар, что многие бойцы не хуже меня разбираются в этих вопросах, — ответил Калянац. — Правда, я располагал интересными материалами...
— Я слышал, ты был журналистом и работал в редакции «Времени»?
— Это дело прошлое. Но раз уж об этом зашла речь, то я работал и в редакции газеты «Новая жизнь»...
— Скоро мы начнем издавать бригадную газету, и я рассчитываю на тебя...
— Спасибо, товарищ комиссар!
— Я слышал, что ты до войны вел довольно веселую жизнь, — внимательно посмотрев на Калянаца, сказал комиссар.
— Это верно, погулять я любил... Но все это было очень давно, — ответил тот.
— Если захочешь со мной поговорить, заходи, посидим потолкуем.
— Спасибо, товарищ комиссар!
После разговора с комиссаром Калянац подошел к группе бойцов и вместе с ними негромко запел:
Калянац уже давно не верил ни друзьям, ни врагам, но теперь ему казалось, что он перестает верить самому себе. В его душе остался только страх, страх и какая-то ужасающая опустошенность.
Закончив доклад Бадеру, он сказал:
— Прошу вас, господин генерал, разрешите мне больше не возвращаться в бригаду.
— Но ведь ваше задание еще не выполнено! — возмутился Генрихс.
— Прошу вас, господин генерал... — снова обратился к Бадеру Калянац.
— Вашу просьбу мы рассмотрим позже, после того как вы еще раз побываете в бригаде, а пока вы свободны, — сказал Бадер.
Калянац щелкнул каблуками:
— Хайль Гитлер!
Бадер и Турнер пожали ему руку.
— Придется вам еще немного потерпеть, — сказал Бадер, — скоро мы покончим с этой бригадой, и возможно, это дело нескольких дней.
— А до того времени вам необходимо продержаться, — похлопав его по плечу, произнес Турнер.
Калянац снова щелкнул каблуками, поклонился и вышел вместе с Генрихсом.
Вскоре Бадер уже спал в своем роскошном номере, а Калянац, с трудом разбирая дорогу, шел назад в бригаду, которая находилась уже почти у самого подножия Игмана...
15
Салют в честь павших
Из-за густого елового леса поднимались ледяные островерхие горы. Высоко в небо вздымались белые исполины, неприступные в своем холодном величии... Но именно туда, к подножию Игмана, держали путь батальоны Первой пролетарской...
Утром батальон Гавроша попал в засаду. Немцы и четники, используя численное превосходство, начали окружать партизан. Однако в последнюю минуту партизанам удалось прорвать сжимающееся кольцо врагов и вырваться, захватив нескольких четников. Пленных было решено оставить в ближайшем селе под охраной двух бойцов до подхода основных сил Первой пролетарской бригады.
Вслед партизанам гитлеровцы открыли огонь из орудий и минометов. Снаряды и мины рвались все ближе к колонне партизан, над головами свистели осколки.
— Надо где-нибудь спрятаться, иначе нас накроют! — закричала Хайка.
— Что бы ни было, мы должны идти вперед! Таков приказ! — послышался голос командира роты Вучко.
По обеим сторонам колонны на ровной, ослепительно белой поверхности заснеженного поля одна за другой появлялись черные дымящиеся воронки.
Рота Вучко была уже, казалось, вне пределов досягаемости огня немецких орудий, но тут два снаряда разорвались почти у самой колонны. Осколками сразило наповал Артема и Вою, а Вучко был легко ранен. Гаврошу никогда не забыть, как Артем, отброшенный взрывной волной далеко от тропы, упал в снег, обливаясь кровью, как Воя, согнувшись в поясе, неловко завалился на бок.
— Воя! — бросился к нему Гаврош.
Воя с трудом открыл глаза, его побелевшие губы слабо шевельнулись. Гаврош склонился над ним, пытаясь разобрать слова.
— Не вовремя... — прошептал Воя.
— Что ты сказал?
— Передай товарищам, что я ни в чем не виноват... Это Влада, помощник комиссара батальона, на
