Все вмиг повернулись туда, где находился взводный Чутурило, и переглянулись. Лица у них вытянулись. Там, под грушей, вместо взводного стояла бледная смерть в солдатской форме и с красивыми усами.
— Конечно, — сказал пулеметчик Загора, — сейчас он помрет!
Повар Теодосий закрыл руками лицо, бойцы сникли. Но именно в этот момент над их головами, как призыв в атаку, прогремело только одно слово:
— Брей!
Подняв головы, все увидели, как взводный Чутурило размеренным шагом приближается к парикмахеру Заморану.
— Брей! — повторил он и рукой смахнул шапку. — Пусть начальник санитарной службы будет доволен!
Заморан нагнулся за упавшей бритвой и, дрожа как лист, в отчаянии пролепетал:
— Люди, можно?
— Брей, если сам говорит, — решился пулеметчик Загора. — Видишь, он хочет добровольно. Товарищи, что это вы все остолбенели, черт вас подери! Да здравствует товарищ взводный! Да, прав он! Зачем ссориться со штабом из-за каких-то усов?! Ничего страшного, вырастут новые! Может, они еще лучше будут, чем старые! Ведь правда же?
— Точно! — подхватили партизаны. — Брей, Заморан, не раздумывай!
Все сразу почувствовали облегчение, потому что проблема была хоть как-то решена. Каждый торопил парикмахера. Один быстро пододвинул стул и помог сесть взводному. Другой вытащил откуда-то старое полотенце и повязал Чутурило вокруг шеи. Пулеметчик Загора, увидев, как у Заморана дрожат руки, схватил кисточку и сам начал взбивать пену.
— Люди, не толпитесь, не удивляйтесь, это вам не святой бреется, а наш взводный Чутурило! Сейчас все будет готово.
Пока он это говорил и энергично намыливал под носом взводного, Чутурило молча сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку стула. Ему вдруг показалось, что весь мир стал черным и что дальнейшая жизнь в нем будет для него сущим адом. «Завтра я покончу с собой, — сказал он себе. — Пусть пока начальник санитарной службы порадуется». Он не испытывал никакого желания жить. Ему все было безразлично. Мучила лишь мысль о том, что подумают люди о его внешности в тот день, который ему осталось еще прожить. Если бы он умер сразу, когда принесли письмо! Но он не умер, и теперь ему безумно хотелось, чтобы эти двадцать четыре часа как можно быстрее прошли. «Проклятие! Как по-идиотски устроен этот мир», — подумал он, чувствуя прикосновение бритвы.
Партизаны не могли себе представить, как будет выглядеть взводный, когда ему сбреют усы. Они даже не предполагали, какое впечатление это произведет на них. Это стало ясно лишь в тот момент, когда дрожащая рука Заморана наконец опустилась, а пулеметчик Загора убрал полотенце с шеи взводного. И тогда вдруг вместо лица взводного они увидели искаженную, как в кривом зеркале, маску со странной белизной под носом. Это уже был не их взводный, а какой-то таинственный пришелец, похожий на привидение.
— Матушка родимая! — охнул повар Теодосий.
— Ой, люди, чудо-то какое! — воскликнул и маленький чернявый партизан, все это время прилежно державший миску с мыльной пеной и подбадривавший Заморана.
— Чего только не бывает на этом свете! — застонал коновод Радула и в страхе поднял руки.
Только пулеметчик Загора в эту критическую минуту попытался сохранить выдержку.
— Ну, вот и готово! — сказал он. — Будь здоров, товарищ взводный!
Он бодро заглянул в лицо взводного и замер в изумлении. Вместо Чутурило перед ним сидел кто-то другой. Ничего не осталось от прежнего сильного тела — на стуле горбилась какая-то безвольная масса, расплывчатая и качающаяся, как куст на ветру.
— Я унижен! — простонал взводный Чутурило. — Мне так тяжело!
— Да кто тебя унизил? — махнул рукой пулеметчик Загора и постарался его успокоить: — Подумаешь, усы! Черт с ними! Да ты сейчас в три раза красивее стал! Тебя просто не узнать.
— Точно, меня не узнать, — грустно согласился взводный, — потому что это больше не я.
— Что ты сказал?
— Меня больше нет, я не существую!
— Э-э, что ты мелешь! — ужаснулся пулеметчик Загора. — Как ты можешь не существовать, когда ты тут, передо мной? Разве я тебе не сказал, что ты сейчас раза в три красивее стал? Правда, нос у тебя вроде больше сделался, ну да какая разница; важно, что ты ничего не потерял от своей красоты. Давай успокойся, и поговорим по-человечески.
— Нет для меня больше покоя... умру я! — вдруг жалобно простонал взводный Чутурило и бросил безумный взгляд в сторону леса. — Я сейчас ухожу, чтобы побыть одному. Если не сдохну до ночи, завтра покончу с собой, точно! — Словно прощаясь, он грустно оглядел своих товарищей и ушел.
Пулеметчик Загора даже подскочил:
— Вы все слышали?
— Сейчас самый критический момент! — взволнованно проговорил повар Теодосий. — Сейчас ему тяжелее всего! Давайте придумаем что-нибудь, чтобы его не потерять! Сообщите комиссару!
— Никому не будем сообщать! — воспротивился пулеметчик. — Раз мы взялись сами его спасать, то сами и сделаем это. Главное — облегчить ему эти тяжелые минуты... Готов обед?
— Все готово, — ответил повар.
— Налей ему супу и неси следом за ним в лес. Смотри, чтобы он все съел. А после я пущу в ход свою тактику.
Повар Теодосий поспешил к котлу, а партизаны отошли в тенечек, чтобы там продолжить разговор об усах.
— Братцы, да разве это возможно, чтобы человек так переживал из-за каких-то паршивых усов? — спросил кто-то.
— Это не паршивые усы, а крылья горного орла, — возразили ему. — Разве вы, черт возьми, не видели, что усы и впрямь были красивы?
— Видели, но только могут ли усы быть важнее жизни? Да пропади пропадом все усы на свете, если человек из-за них способен до такой крайности дойти!
— Не скажи... Раньше, например, усы играли бо-ольшую роль, — почти философски заметил пулеметчик Загора. — Я думаю, что взводный — человек с предрассудками. Он их раб. Может, в его роду усачи были в почете.
— Как это — в его роду?
— А так. В моем роду, видишь ли, был когда-то дед Кузман, который из-за пол-уса порезал соседа ножом. Из-за таких усов в прошлом бог знает что делали.
Пока они так беседовали и искали разные объяснения этому случаю, повар Теодосий с миской в руках прошел через лагерь и скрылся в лесу. Через некоторое время он возвратился, все так же держа миску. Подойдя к бойцам, он устало присел и прохрипел:
— Не ест, хоть ты лопни! Уж как я ему нахваливал похлебку, и все бесполезно!
— Ты сказал ему, что сегодня ночью мы идем в атаку и что ему с пустым животом придется нелегко? — спросил Загора.
— Да чего только я ему не говорил! И о пустых кишках, и о голодной смерти! Ничто не помогло. Одного я боюсь больше всего: как бы он себе дырку во лбу не сделал!
— Придется и мне постараться, — сказал Загора. — Если не удастся, тогда приставьте к нему на ночь дежурного, пусть понаблюдает за ним. Ночь для чокнутых особенно опасна. Ну, я пошел! — С этими словами он двинулся к лесу, размышляя на ходу о всевозможных хитростях, коими мог бы отвлечь взводного от тяжелых дум.
С приходом вечера обстановка в лагере стала еще более нервозной и тягостной. Мысли бойцов упрямо возвращались к взводному. Они едва дождались пулеметчика Загору, таково было их нетерпение. Но, увы! Пулеметчик вернулся и принес новые тревоги.
— Я, товарищи, ежели еще раз пойду с ним разговаривать, то и сам свихнусь, это точно, — сказал
