тихо, что я слышал долгие вздохи Джереми. Я ждал, что он снова начнет свои рассказы, а пока спел песенку для Пушистика. Эту песенку пела мне в детстве мама, и в ней говорилось о маленьких лошадках на лугу.
А затем Джереми опять заговорил.
— Никто ни о чем не подозревал, — сказал он, — пока не исчез третий ребенок — маленький мальчик, тоже примерно твоего возраста, Сим. И тогда кто-то случайно вспомнил, что все пропавшие дети проходили мимо дома Мэллера по дороге в школу. Тогда несколько родителей вечером собрались вместе и пошли к нему спросить, не заметил ли Мэллер что-нибудь подозрительное.
Мне стало холодно. Хотелось попросить Джереми закрыть форточку, но он продолжал рассказывать свою дурацкую историю.
— Как только Мэллер отозвался на их стук из-за двери, — говорил Джереми, — люди поняли, что тут что-то не так. Внутри было совсем темно — ни одного огонька, и еще дурно пахло, как в свинарнике. Они видели только его силуэт, да еще его ввалившиеся глаза слабо поблескивали в темноте. Родители задали вопрос, не заметил ли он, куда пошли дети, и тут началось самое странное. Мэллер заявил, будто не видел никаких детей, но при этом он заметно нервничал и пытался закрыть дверь. Тогда один из мужчин зажег фонарь, и все увидели его лицо. Мэллер уже несколько дней не брился и был очень худым, но не это самое главное. В свете фонаря его лицо казалось черным, словно измазанным краской, только это была не краска. Знаешь, что это было, Сим?
Я достаточно наслушался историй Джереми, чтобы догадаться, что это было, но не мог пошевелить губами. Мистер Пушистик просто трясся от страха. Он дрожал не только от испуга, но еще и от злости на Джереми за его попытки испугать меня.
— Сим, это была кровь, — сказал Джереми.
И тогда я снова услышал этот звук — шорох металла. Как будто мясник в своей лавке правит лезвие ножа. И Джереми тут же спросил:
— Ты слышал?
— Нет, — ответил я.
Мы помолчали, прислушиваясь.
— Что же произошло? — спросил я, поторапливая Джереми поскорее закончить историю.
Я ждал, чтобы он рассказал конец и расхохотался своим смехом сумасшедшего, а потом признался, что дурачит меня.
— Он побежал, — продолжил Джереми. — Он побежал в свой темный дом и кинулся к подвалу, как раз туда, где ты нашел покрытые ржавчиной инструменты. Только это была не ржавчина, Сим. Это была засохшая кровь. А знаешь, что еще они там обнаружили?
Я опять услышал шепот металла —
— Они нашли пропавших детей, — сказал он, и его голос вдруг стал очень далеким. Этот звук заглушал в моей голове его слова —
Я с трудом пошевелил пересохшими губами.
— И как он это делал?
— Он пользовался теми длинными гвоздями — помнишь, наподобие вертелов? Мэллер бил детей по голове или как-то иначе оглушал их, а потом прибивал этими гвоздями к земле — бам, бам, бам, так что они не могли встать. А знаешь, как он поступал потом?
Джереми не ждал моего ответа, он уже не мог остановиться, слова так и сыпались с губ.
— Потом Мэллер пускал в ход скальпель. Он разрезал их и… — У Джереми дрогнул голос. Еще один мастерский прием. — И потом он начинал есть, Сим. Он поедал их еще живыми…
Джереми внезапно замолчал, а звук стал таким громким, что от него содрогались стены — ЖЖИХ, ЖЖИХ, ЖЖИХ. В комнате так похолодало, что мое дыхание в темноте превращалось в пар.
— Господи, что это за звуки? — простонал Джереми, а затем начал метаться и хныкать, как всегда поступал — будто хотел закричать, но боялся.
Мистера Пушистика колотила дрожь, и должен признаться, в ту минуту я испытывал ненависть к Джереми, такую сильную, что ощущал ее физически — как старый пенни под языком. Внезапно темнота стала тяжелой и буквально пригвоздила меня к кровати. И еще этот холод. Я окоченел, такой стужи я никогда не испытывал раньше.
— Господи, Сим, — завизжал Джереми. — Прекрати это! ПРЕКРАТИ ЭТО!
Пушистик все так же дрожал от страха в моих руках, и я ненавидел Джереми за его испуг, я не могу этого отрицать, но я все же попытался встать. Я действительно попытался. Только темнота была слишком плотной и тяжелой. Она текла, похожая на свежий, еще не застывший цемент, и вдавливала нас с Пушистиком в матрас.
Кровать Джереми ходила ходуном. Он хрипел и метался. Я услышал глухой удар, как будто упал кусок твердой резины, а потом удары по дереву — бам, бам, бам. Прозвучал протяжный стон, а потом Джереми закричал — отчаянный вопль вырывался из глубины его легких. Я действительно мог восхищаться его мастерством, если бы не был так зол. Никогда раньше он не заходил так далеко. Я словно наблюдал за артистом в расцвете его таланта. Раздался еще один стон, последовали удары деревянного молотка, потом все эти звуки повторялись снова и снова. Так долго, что я сбился со счета. Я только понял, что Джереми перестал кричать, но не помнил, в какой момент это случилось. Остались лишь звуки глухих ударов, это продолжалось какое-то время, но потом и они прекратились. Все затихло.
Стало очень тихо. Ни единого звука.
Тяжелая темнота липла к коже и прижимала к кровати. Все, что я сумел, — это кое-как разлепить губы и выдавить одно-единственное слово.
— Джереми?
А потом ждал. Очень долго ждал, что раздастся этот дурацкий смех, что Джереми торжествующе объявит, это и на этот раз он меня поймал, признается, это была шутка. Уа-ха-ха-ха.
Но смех так и не раздался.
Вместо этого до моего слуха донеслось чье-то чавканье. Словно кто-то, кому целое столетие не давали еды, наконец дорвался до съестного и теперь бесконечно долго чмокает губами, чавкает и хлюпает. Я лежал так целую вечность и не мог пошевелиться.
Возможно, это продолжалось несколько часов, не знаю точно. Внезапно я обнаружил, что все стихло. Все звуки исчезли.
Я еще немного подождал хохота Джереми. А потом случилось невероятное. Я уже не лежал в постели. Я стоял между кроватями возле ящика из-под молочных бутылок, на котором находилась лампа, и чувствовал непреодолимую усталость. Ноги болели, словно я простоял так целые сутки. Все тело болело. Каждая его клеточка.
А в голове крутились эти безумные мысли о привидениях и голоде, о том, как голоден должен быть Дикий Пес Мэллер после стольких лет, проведенных в подвале дома. О том, что он, вероятно, все это время провел в ожидании кого-нибудь, кто был бы так же голоден, как и он сам.
Мои размышления были абсолютно бессмысленными, но я никак не мог их прогнать. Я просто стоял неподвижно между кроватями. Я чувствовал, что у меня мокрое лицо — все лицо, и рот, и все остальное. Наверно, я плакал.
Я только стоял и ждал, что Джереми расхохочется смехом безумца и скажет, что все это было игрой. И еще должен признать: я боялся. Я очень боялся.
Но я боялся не темноты.
Господи, помоги мне, я боялся включить свет.
Скотт Эмерсон Булл
