Полицейский замолчал.
— Послушайте! — воскликнул я. — Это же полный абсурд! — Несколько человек обернулись в мою сторону, — Ваша игра официально объявляется законченной! Те, кто занимается в моих группах, могут вернуться в школу, и мы выясним, кто победил, при помощи логики. — Те, кто смотрел на меня, отвернулись. — Выслушайте меня!
Но произошло то, чего я всегда боялся: чем больше я говорил, тем дальше от меня оказывались люди. Наконец ко мне подошел полицейский.
— Сэр, мы справимся с этим.
— Я только хотел сказать им…
— Прошу вас, сэр, это наша работа.
Горло у меня перехватило, и я испугался того, что могло произойти, если бы я снова заговорил. Я покинул площадь и свернул на Кленовую улицу. Позади раздались крики. Потом послышался резкий щелчок, и в воздух поднялась струя зеленого дыма. Я не знал, что там происходит, и так и не смог выяснить. Даже «Коммонсток газет» промолчала об этом происшествии, как будто и площадь, и все, кто на ней был, выпали из поля зрения. Если я правильно помню, главной темой номера стала выставка роз в соседнем городке Иствуде, и две полосы занимала статья о росте напряженности в мире.
Я пришел домой и включил телевизор. В новостях показывали Нью-Йорк, поскольку то место, в котором сражались наши войска, стало слишком ужасным. А здесь люди стояли вдоль своих домов и размахивали американскими флагами. Светловолосый парнишка, завидев камеру, прошелся колесом. Босые пятки мелькнули в воздухе.
— Деннис! — позвал его отец. — Деннис, иди сюда!
— Как вы можете видеть, — рассказывал военный корреспондент, — ситуация в городе контролируется.
Дальше следовал репортаж о небольших беспорядках, потом камера показала часовых, охраняющих гору ботинок. Министр в своем выступлении перед представителями прессы призвал их к спокойствию.
— Мы провели конфискацию ножных принадлежностей противников, — сказал он, — чтобы лишить их возможности передвигаться в вертикальном положении.
Я не мог вынести его манеру речи. Почему он сказал «ножные принадлежности», если имел в виду обувь? А «передвигаться в вертикальном положении», вместо того чтобы просто ходить? Люди стояли на коленях в центре Манхэттена.
— Сейчас вы видите их на коленях, — продолжал министр. — Но мы не остановимся, пока не поставим их на четвереньки.
Я пожалел, что Джейн нет дома и не с кем обсудить речь министра. Может, на почве общей неприязни к министру мы сошлись бы во мнении. Настал вечер, потом ночь. Я вышел во двор. Грубер работал при электрическом свете. Он закончил копать и теперь изготавливал кирпичи из глины и соломы.
— Привет, Грубер, — окликнул я соседа и подошел к проволочной сетке, разделяющей наши владения. — Ты не видел мою жену?
— Нет, не видел.
— Ты делаешь кирпичи.
— Верно.
Рядом с забором лежала стопка готовых кирпичей. Я взял один и внимательно осмотрел его. На поверхности кирпича отпечатались буквы: ГРУБЕР.
— Эй, да на этом кирпиче написано твое имя!
— На всех кирпичах.
— В самом деле?
— Угу. На это ушла уйма времени.
— А для чего это?
Грубер явно пожалел о том, что принял участие в разговоре.
— Я хочу, чтобы люди узнали обо мне, — сказал он.
— Это здорово. Послушай, ты не мог бы передать моей жене, что я ее ищу, если она придет домой?
— Передам.
— Грубер, а что ты строишь?
— Ты увидишь, — ответил он.
Я увижу, Богом клянусь, я увижу.
Я отправился на поиски Джейн. Улицы Коммонстока опустели, на площади никого не было, только несколько ботинок валялось перед фонтаном. Я поискал Джейн в универмаге и в парке, в Торговом центре на Белой речке и в ресторанчике — убежище Георга Поулиадиса. Потом решил, что она все еще на работе, и поехал на кладбище. В окнах офиса не было света, но ее машина находилась на стоянке. Я припарковался рядом и вышел.
— Джейн! — позвал я и постучал в дверь офиса. — Джейн!
Не получив ответа, я двинулся в глубь кладбища. Стояла прекрасная ночь, на деревьях уже распустились цветы и наполнили воздух своими ароматами. Мои ботинки поскрипывали на засыпанной гравием дорожке. Идти было приятно, и я не останавливался. В голову пришла мысль о том, что я совершил ошибку, выбрав Коммонсток. Слишком близко к Нью-Йорку, всего полтора часа езды на машине. Надо было перебираться в Орегон или Монтану, где природа до сих пор оказывала свое влияние на жизнь людей. «Джейн!» Но теперь не было смысла задумываться над этим. Что выбрал, то и выбрал; позже, если придется, я могу изменить свою жизнь. «Джейн!»
— Я здесь! — внезапно откликнулась она.
Джейн лежала на полоске травы между двумя могилами и смотрела в небо.
— Прекрасная ночь, не правда ли? — сказал я.
— Спокойная, — согласилась она.
Я улегся рядом.
— Я не могла вернуться домой, — продолжала Джейн. — Извини.
— Все в порядке. Я тоже не хотел возвращаться домой.
— Что мы теперь будем делать?
— Георг Поулиадис считает, что нам надо завести детей.
— Георг Поулиадис — подлец, — сказала Джейн. — Помнишь, как он разрисовал листья, чтобы туристы решили, что настала осень?
— Ты права, — согласился я.
— Я могла бы остаться здесь, — сказала Джейн.
— Я тоже.
— И что мы будем делать?
— Не знаю.
Я подумал обо всех людях, которых знал, и о том, чем они занимались. О своих учениках, которые сейчас гонялись друг за другом по улицам с игрушечными ружьями, о Грубере и его кирпичах, о докторе Глоссе, читающем лекции, о моем отце, работающем на ускорителе, который никогда не будет построен, о матери, разговаривающей из своей квартирки по телефону с подругами, о миссис Аллсоп, которая всю жизнь занималась продажей садового инвентаря, а теперь лежит в могиле где-то неподалеку. Мне показалось, что именно сейчас мы свободны, даже если мы не всегда были свободны, и настанет время, когда мы снова лишимся свободы.
— Я не думаю, что мы должны что-то делать, — сказал я и обнял Джейн за плечи.
— М-м-м, — ответила она.
Мы ничего не делали. Ночь продолжалась. Где-то вдалеке, на самом краю кладбища, я услышал трель серебряной птицы, которой мы еще никогда не видели, но обязательно увидим, когда закончится этот год.
