О, что нам делать, как нам быть, Решаем над тобой. «Нет денег, чтоб полировать Копыта и шипы!» — Вдруг заявил один из нас, Таков был глас толпы. Придется нам составить смесь, На все про все одну — Табаско-соус, пять частей, И полировка для шипов, Блеск для копыт и для рогов, Чтоб не пойти ко дну. Придется нам составить смесь И с нею сдать бюджет, Гляди, уж потускнел он весь, Альтернативы нет! Он не блестит, сиянья нет, Так что же делать нам? Прикрыть брезентом наш позор И топать по домам? Какой брезент, когда у нас Почти что ни гроша? Не наскребем мы на футляр, О, как болит душа! «Настал тот день, И пробил час, Пора Его будить, — Сказал вдруг кое-кто из нас. — Постойте уходить!» «То катастрофою грозит!» — Вскричал в ответ другой. И вновь вокруг сгрудились мы Встревоженной толпой. Много идей прозвучало в тот день на тему «Что же нам делать», Всякий свое утверждал, но все равно страшились мы Зверя будить. «Можно бы было фонтан с лимонадом открыть в его чреве, Деньги б рекой потекли в наш иссякнувший фонд!» — «Нужен кому лимонад, не смешите, коллега! Всем лишь политика в мире этом нужна». — «Но, лимонад покупая, мы политический акт совершаем тем самым». — «Нет, монументы свергать — вот политический акт! Свергнуть ли Зверя нам ниц? Что скажете, друже?» — «Может, в Конгресс его выдвинуть нам? Кандидатом пустить в президенты?» — «Если стоишь недвижимо среди Диснейленда какого — тем самым ты политический акт совершаешь». «Да, коль стоишь недвижимо и сохраняешь секреты. Так, тайну хранить и молчать!» — «Да, но во чреве Зверя места довольно для двух Диснейлендов, коллеги, — взгляните же сами!» — «Славен же будь, интуиции и восприятья союз!» — «Деньги должно потратить, чтоб сделать новые деньги, — так засевают и пашню». — «Я предлагаю побольше устройств к Зверю скорей приспособить — пусть свисают из чрева!» — «Да, но, простите, коллега, какая нам с этого польза?» — «Я полагаю, польза уже от того, что болта…» — «С-с-стоп! С-с-с-скажите мне быс-с-с-стро, как зас-с-с-тавить его говорить нам?» — «Может стихи он слагать? А небылицы плести?» — «Кто, скажите на милость, станет печатать Зверевы произведенья?!» — «С-с-с-сами его из-з-здадим. Вс-с-се с-с-сами. Из-з-здательский дом мы ус-с-строим „Мифологичесс-с-кий зверь“». — «„Мифологический“? Что вы несете! „Мифический“! Сколько говорено было!» — «Мифологичесс-ский!» — «Что вы! Фондов не хватит для лишнего слога у нас!» Кто он — тот, что шипит, откуда он взялся? Когда в разговор он вмешался? Никто не приметил. Да и на наших прошлых собраньях никто его раньше не зрел. Больше того, и видеокамеры, что в очах у Зверя сокрыты, Ни на одной из пленок его не засняли. Сорок лет Зверю, напомню, и взоры его проникают повсюду, Все он видит окрест, вот вам и политический акт. Видя, молчит, тайны хранит и не разглашает. «Да, несомненно, если его мы разбудим — то политический акт. Стойте, коллеги, а этот, зеленый, шипящий, куда подевался? Вроде он только что был тут и реплики нам подавал!» — «Может, на поле для гольфа, что в районе спины у нашего Зверя?» — «В аэропорт городской? Вон туда, на зады?» — «Что-то, коллеги, мне кажется, путь мы неверный избрали. Зверя пытаемся мы превратить в то, чем отнюдь не является он. Точно, неверен наш путь». — «Это, простите, к чему вы ведете?» — «Я ни к чему не веду, я просто сказал». — «Что?» — «Просто сказал». Скверный уже оборот разговор принимает, и воздух трещит напряженьем. Чу, пробуждается Зверь, и кое-кто чует, как перья его шелестят. Срочно, коллеги, меняем и тему, и тон, и словарь мы! «Ночной разговор на подушке». — «Ярмарочный балаган». — «Бодрый и радостный наш метрополис». — «Да, метрополис. Кстати, о полировке». «Ну вот и затишье». —
