Я поняла, что вышла на нужный КПП, когда увидела, что солдаты, махнувшие мне, чтобы я проходила, роются в узелке странницы, споря из-за ее шелковых шарфов.
Пробираясь сквозь дикие заросли, я увидела дым ее костра — выбившуюся белую нитку на небе цвета старой холстины.
Ее глаза были еще краснее, чем прежде. Ее одежда была в грязи, и я поняла, что солдаты повалили ее наземь, — очевидно, она боролась за свои шарфы.
Она вырвала у меня узелок и раскрыла его, как отрывают повязку, присохшую к ране. Мои вещи полетели на землю: мои сухари, моя дорожная одежда, моя фляжка, мой сыр. Я молча смотрела на нее; у меня болели руки. Потом, обнаружив гармошку, она начала смеяться. Я мягко взяла узелок у нее из рук и принялась раскладывать наши вещи на плоском камне, а она стояла и смеялась, закрыв глаза.
Ее ложе было мягким, и кожа ее спины была теплой.
Она не говорила мне, как выглядят великаны. Я не знала, были ли это звери, или воины, или мудрецы. Я думала, что они могут оказаться опасными: разодрать в клочья мое старое тело, разорвать его своими острыми зубами и пожрать. Моей могилой станет не мавзолей, не свинцовый ящик и не белый саван, а кишки великана. И тогда мое тело окажется полезным. Тогда я, может быть, найду себе успокоение и мои испытания закончатся.
Когда мы подошли к ущелью, служившему входом в долину, стоял ужасный холод. Я жалела, что не взяла с собой более теплых вещей. Долина изгибалась перед нами, она была широкой и заросла лесом. Странница взяла меня за руку, ведя вниз по тропе.
— Уже скоро, — пообещала она.
Первый великан улыбнулся при виде нас. У него был большой круглый живот и ласковые глаза, слишком крупные для его лица, полные губы и косматые бурые волосы, напоминающие паклю. Он был нагим, его короткий толстый пенис мотался из стороны в сторону при ходьбе. Пенис был размером с кухонную табуретку.
На плечах великана, держась за его косматые волосы, сидела маленькая смуглая женщина. Ей было не больше пятидесяти лет, на ней были изодранные остатки медицинской униформы: белый лабораторный халат, черные брюки, сандалии. Она выглянула, бросив на нас взгляд, и тут же спрятала лицо в густой шевелюре своего великана.
Странница отпустила мою руку и побежала по долине, кого-то выкликая. Худощавая рыжеволосая великанша с тяжелыми грудями вышла из пещеры и подняла ее с земли.
Я шла следом, не сводя глаз со странницы. Великанша подбросила ее в воздух, выше башни минарета, — и вновь поймала. Подбросила — и вновь поймала. Внутри у меня похолодело от ужаса. Если она упадет оттуда, то разобьется вдребезги! Странница заливалась смехом. Великанша широко ухмылялась. Ни одна из них не взглянула на меня.
Я побрела дальше по долине. Великаны с любопытством поглядывали на меня, ели плоды с деревьев, спали у реки. В конце концов я остановилась перед одним из них, сидящим опершись спиной о ствол дерева и застенчиво разглядывающим свои руки. Его кожа была красно-коричневой, как тиковое дерево, волосы — черными и курчавыми. Он поднял меня и посадил к себе на колени.
Вот как обстоит дело с великанами. Вот почему никто не хочет уходить отсюда. Они держат тебя. Тебе стоит лишь крикнуть или позвать, и сильные ладони, большие, как кухонный стол, поднимут тебя и примутся баюкать. Великаны шепчут и напевают, они прикасаются огромными мягкими губами к твоему животу, к твоей спине. Они перебирают твои волосы пальцами, большими, как тарелки, — и такими чуткими. Ты засыпаешь у них на сгибе руки или на плечах, держась за их космы. Великанши кормят тебя грудью — огромной мягкой грудью, размером с лошадь, с большим, как кувшин, соском. Их молоко сладкое и густое, как крем-брюле.
Они прижимают тебя к груди и напевают, и ты прижимаешься своим старым, истерзанным, ноющим телом к этому огромному пространству плоти и дышишь — просто дышишь.
Мы видели самолеты. Как-то однажды ночью в одну из пещер ворвался снаряд. Там спала великанша с тремя маленькими бабушками на животе. Снаряд разыскал их в туннелях пещеры. Земля взревела, и содрогнулась, и разверзлась. Из устья пещеры повалил дым. Мы не стали заходить внутрь и смотреть, что там осталось.
Так, значит, на нас охотятся. Моя подруга-странница опять потеряла покой. Но я не уйду отсюда. Когда над нами появляются самолеты, мы прячемся. В пещере я сворачиваюсь на груди у моего великана, зарываюсь лицом в волоски длиной с поварешку и толщиной с одеяло. Я чувствую взгляд моей внучки далеко, далеко отсюда — выискивающий, голодный, ждущий.
Томас Лиготти
Чистота
Томас Лиготти родился в 1953 г. в Детройте, штат Мичиган. Многие его рассказы публиковались в жанровых журналах и антологиях и вошли в состав сборников «Песни мертвых мечтателей» («Songs of Dead Dreamers»), «Словарь ночи» («Noctuагу»), «Гримскрайб, его жизнь и работы» («Grimscribe: His Life and Works»), «Мучительное воскресение Виктора Франкенштейна» («The Agonizing Resurrection of Victor Frankenstein»), «Фабрика кошмаров» («The Nightmare Factory») и других.
За свои рассказы, новеллы и сборники писатель удостаивался премии имени Брэма Стокера, Британской премии фэнтези и премии International Honor Guild.
Уникальный, индивидуальный стиль Томаса Лиготти прослеживается во всех его произведениях, в том числе и в «Чистоте» — рассказе, который был впервые опубликован в журнале «Weird Tales».
В то время мы жили в съемном доме — не в первом и не в последнем в долгой череде подобных местечек, где обитала наша семья в годы моего детства. Вскоре после переезда в тот самый дом мой отец посвятил нас в свою философию «жизни в арендованном доме». Он объяснил, что иначе жить и невозможно, а любая попытка зажить по-другому была в его интерпретации худшим из заблуждений.
— Мы должны смириться с тем, что у нас нет никакой собственности, — говорил он мне, моей матери и сестре, возвышаясь над нами и активно жестикулируя, в то время как мы все сидели на арендованном диване в арендованной комнате. — Ничто в этом мире нам не принадлежит. Любая вещь — это что-то, что сдается внаем. Даже наши собственные головы заполнены идеями заимствованными, перешедшими от одного поколения к другому. Что бы вы ни думали, как бы вы ни думали, ваши мысли будут такими же, как мысли бессчетного количества других людей. Они уже оставили свои впечатления обо всем на свете, так же как задницы других людей оставили свои отпечатки на диване, на котором вы сейчас сидите. Мы живем в мире, где любая поверхность, любое мнение или чувство — словом, все запятнано телами и мыслями посторонних людей. Вши — вши интеллектуальные и живые, вши других людей — постоянно ползают и по нам, и вокруг нас. От этого невозможно избавиться.
Тем не менее мой отец старательно пытался игнорировать этот факт все то время, когда мы жили в очередном арендованном доме. На этот раз нам досталось особо завшивевшее местечко в плохом районе, который граничил, пожалуй, с еще более плохим районом. Дом наш, ко всему прочему, был домом с привидениями, что, в общем-то, было нормой — во всяком случае, для домов, которые предпочитал арендовать мой отец. Несколько раз в год мы паковали вещи и переезжали из одного дома в другой. При этом расстояние между нашими временными пристанищами всегда было достаточно большим. И каждый раз, когда мы первый раз входили во вновь арендованный дом, отец восклицал, что это действительно местечко, где он мог бы хоть что-нибудь довести до конца. Вскоре после переезда он начинал проводить все больше времени где-то в подвале дома, иногда неделями не поднимаясь наверх. Нам же запрещалось вторгаться в подвальные владения отца — до тех пор, пока он не приглашал нас принять участие в каком-нибудь очередном своем замысле. Чаще всего я был единственным, кто мог поучаствовать в опытах отца, поскольку мои мать и сестра обычно отправлялись на долгие прогулки, о целях которых они мне никогда ничего не рассказывали. Мой отец всегда списывал долгие отлучки жены и дочери на какие-нибудь праздники,
