охраной лучников и стражников, и через сутки течение реки Алон изменилось на те самые спорные полторы мили. С помощью взрывчатки рудокопы устроили плотину и вырыли канал, по которому теперь текла вода — дугой вдоль границы, которая их устраивала, на полторы мили к западу от прежнего русла. Новое русло Алона шло по линии развалин — тех самых стен, которые хаунцы когда-то выстроили, а мейунцы разрушили.
После этого хаунцы послали на другой берег, через луга, своих глашатаев, и те пришли в Мейун и весьма вежливо и церемонно объявили его жителям, что с сего дня меж двумя городами вновь воцарился мир, поскольку граница, на которую мейунцы всегда претендовали, а именно восточный берег реки Алон, отныне будет вполне приемлема для жителей Хау, покуда хаунским пастухам позволено будет приводить стада на водопой в привычные для них места на восточном берегу.
Большая часть Мейунского совета жаждала согласиться с этим решением. Они осознали, что хитроумные женщины Хау отобрали у них законную территорию; но, в конце концов, речь шла всего лишь о клочке прибрежных пастбищ не больше двух миль в длину и меньше полумили в ширину, да и права мейунских рыболовов удить в западных заводях никто более не оспаривал. И они уже были почти готовы официально объявить о согласии, но тут воспротивилось упорное меньшинство совета, которое наотрез отказывалось поддаваться на такой гнусный обман. Генерал-кормилец произнес пламенную речь, в которой с нажимом напомнил совету, что каждая пядь этой земли обагрена кровью героических сынов Мея и осенена священным звездным плащом богини Тарв. После такой речи проголосовать за согласие не удалось.
Правда, мейунцы не успели пока изобрести такую мощную взрывчатку, как в Хау, но ведь вернуть реку в прежнее русло всегда гораздо легче, чем пустить ее по руслу искусственному. Толпа энтузиастов- горожан под охраной лучников и стражников перекопала берега Алона и за ночь вернула им прежние очертания.
Никакого сопротивления эти действия не встретили, и обошлось без кровопролития, поскольку Совет города Хау, провозгласив мир, запретил своим стражникам нападать на строителей-мейунцев. Генерал- кормилец, стоя на восточном берегу Алона и не встретив отпора, почуял, что в воздухе пахнет победой, и возгласил: «Вперед, соратники! Сокрушим гнусное хаунское отродье раз и навсегда!» И тогда, по словам летописца, мейунские солдаты и стражники хором издали боевой клич и ринулись по лугам к городу Хау, а за ними толпа горожан, которые явились на берег, чтобы помочь вернуть Алон в прежнее русло.
Они вихрем преодолели эти полмили и ворвались в город, но городская стража была готова к вторжению — как и мирное население, которое сражалось с непрошеными гостями яростнее тигров, защищая свои дома. Кровавая схватка длилась час, генерал-кормилец был убит наповал — ему размозжило голову тяжеленной маслобойкой, которую швырнула из окна какая-то разъяренная домохозяйка, — и мейунское войско в беспорядке отступило к Алону. Там мейунцы сомкнули ряды и до ночи защищали берег реки, но потом хаунцы оттеснили их за Алон и тем пришлось искать спасения в стенах Мейуна. Стражники и мирные жители Хау не предпринимали попыток штурмовать Мейун, но двинулись в обратный путь, опять заложили взрывчатку и копали всю ночь, чтобы вновь пустить реку по избранному ими руслу.
Поскольку технологии уничтожения — это поистине моровое поветрие, заразнее любой чумы, то неудивительно, что вскоре мейунцы тоже научились изготавливать взрывчатку не хуже вражеской. Удивительно лишь то, что ни одна из враждующих сторон так и не стала использовать взрывчатку в качестве оружия. Едва заполучив взрывчатку, мейунцы собрали войско и под предводительством человека в только что изобретенном чине генерал-сапера отправились к плотине, взорвали ее и вернули реку в правильное — разумеется, с их точки зрения — русло. Река потекла прежним путем, а войско во главе с генерал-сапером победоносно вернулось в Мейун.
И тогда из-за стен города Хау вышел отряд, возглавляемый Верховным Инженером, назначенным по указу рассерженного Совета Матерей, и эта высокоученая команда провела весьма хитроумную работу на берегу Алона, в которой было задействовано немало взрычатки и лопат, и они перегородили старое русло и углубили новое, так что Алон радостно зажурчал по новому пути.
Таким образом, оба враждующих города-государства выражали взаимные территориальные претензии по большей части взрывами, и в ходе этого бурного выяснения отношений погибло немало солдат и мирных граждан и еще больше коров. Как известно, любые технологии имеют свойство со временем совершенствоваться, и потому обе стороны постепенно разработали еще более мощную взрывчатку, которую, однако, никогда не использовали в шахтах, дабы избежать кровопролития; нет, эта взрывчатка служила только одной цели, великой и справедливой (мейунской или хаунской): вернуть реку Алон в подобающее русло.
Едва ли не на протяжении столетия два города-государства тратили все свои силы и средства на достижение этой грандиозной цели.
К концу этого века пойма реки Алон преобразилась до неузнаваемости — и необратимо. Там, где когда-то спускались к весело журчащей воде изумрудные луга, где плакучие ивы полоскали свои кроны в волнах, где форель резвилась в глубоких тихих заводях, где на мелководье задумчиво стояли коровы, пригнанные на водопой, теперь все было иначе. Теперь там зиял каньон, глубокая расщелина в полмили шириной и почти в двести футов глубиной. Над пропастью угрожающе нависали мрачные стены — все сырая земля, глина да выщербленные бесчисленными взрывами камни. Бесплодные стены, бесплодные берега, на которых никогда уже не вырастет ни травинки, потому что, даже если забыть о непрестанных взрывах, берега эти, иссушенные ветром, вымытые ледяными зимними дождями, то и дело обрушивались вниз камнепадами или оползнями, преграждая путь слабенькому, мутному, илистому ручейку, в который превратилась река Алон, и ручеек подмывал берега, порождая новые оползни и камнепады — и каньон все ширился и щерился, как пасть.
Теперь от ворот Мейуна и Хау до края обрыва было всего несколько сотен ярдов. Оба города обменивались руганью через пропасть, обвиняя друг друга в том, что противоположная сторона лишила их пастбищ, полей, скота и золота.
Поскольку река и спорная территория превратились в мрачную бесплодную пропасть с мутным ручейком на дне, то соперничать, собственно, было уже не из-за чего и взрывать тоже нечего. Но привычка оказалась сильнее.
И война все продолжалась и продолжалась — до той самой страшной ночи, когда добрая половина Мейуна вдруг содрогнулась, затряслась и с грохотом сползла в пропасть Великого Каньона Алон.
Заряд, который расшатал восточную стену каньона, был заложен не Верховным Инженером Хау, но генерал-сапером Мейуна. Однако в глазах перепуганных и разоренных жителей Мейуна виноватыми, конечно же, были хаунцы: ведь не будь их на свете, генерал-сапер не ошибся бы с зарядом. И все же сотни хаунцев кинулись через Алон, огибая его по северному или южному краю, где каньон был уже, — они спешили на помощь тем, кто уцелел после чудовищного оползня, поглотившего половину Мейуна и его обитателей.
Этот всеобщий порыв наконец-то подействовал. Между городами было провозглашено перемирие. Перемирие никто не нарушал, и города подписали мирный договор.
С тех пор соперничество между Мейуном и Хау хотя и не утратило напряженности, но выражается уже не столь взрывообразно и бурно. Поскольку ни пастбищ, ни скота у обоих городов не осталось, они кормятся туризмом — и на его ниве и соперничают. С развалин Мейуна, которые возвышаются над обрывом западного края Великого Каньона, открывается великолепный головокружительный вид, который каждый год привлекает тысячи путешественников. Но останавливается большинство туристов все-таки в Хау — кормят там лучше, да к тому же ехать от Хау до западного края каньона с его потрясающим видом на развалины Старого Мейуна совсем не так далеко.
Каждый город устроил на своей стороне каньона специальную дорожку для туристов, по которой те и спускаются на осликах, дивясь на скалы и причудливые очертания глинистых берегов — спускаются к речушке Алон, которая катит свои воды, вновь обретшие чистоту, по дну каньона. Правда, ни коров, ни форелей здесь уже не увидишь. Туристы устраивают пикник на поросшем травой берегу Алона, а экскурсоводы рассказывают им легенды: хаунцы поражают своих подопечных удивительным преданием о ста дочерях Бальта, а мейунцы вещают о плаще богини Тарв, дивном волшебном плаще, синем со звездами. А потом все они садятся на осликов и медленно поднимаются со дна каньона обратно к солнечному свету.
