— Простого служащего послали из Познани на машине? В такую даль? — недоверчиво спросил замначальника управления.
— Автоинспекция тоже этим заинтересовалась. Выяснилось, что машину, маленький автофургон «ниса», послали в порт за каким-то грузом для завода. Было свободное место, и Кошух попросту этим воспользовался.
— Кто в Познани знал, что Кошух поедет на этой «нисе»? Водитель-самоубийца?
— Тогда никто над этим не задумывался. Сочли, что имеют дело с очередным автопиратом. Только мы установим…
— Вот именно, установим… Но пока мы еще ничего не установили — и заранее все знаем! Берегитесь преждевременных гипотез, как ухабов. Будем придерживаться фактов. Убит Анджей Кошух. Возраст?
— Фактов! Каких же фактов? Тут сплошные вопросы, а не факты. По паспорту сорок пять лет. По мнению врача, на несколько лет больше. Видимо, он для того и носил парик, чтобы казаться моложе.
На столе лежали снимки: убитый без парика и убитый в парике. Действительно, в парике он выглядел на несколько лет моложе.
— Убийца раскрыл этот секрет Кошуха. Он сорвал с него парик, чтобы доказать либо ему, либо нам, что знает его настоящее лицо. На парике, как и на кинжале, нет отпечатков пальцев…
— Он схватил его за волосы, на волосах не остается отпечатков…
— Простите. Могло быть и так. Но, уж во всяком случае, не Кошух сбросил с себя парик, которому придавал такое значение. Следовательно, убийца хотел показать его подлинное лицо. Кто-то, хорошо знавший Кошуха. Кто-то, воспользовавшийся кинжалом гитлерюгенд с прибитой в свое время к рукоятке свастикой. Что это, месть? Приговор? Символ? Демонстрация? А может, все-таки случайность? В нашем городе было много гитлеровского оружия, оно повсюду валялось, кое-кто подобрал такие кинжалы…
— Врач установил, что смерть наступила между восемью и девятью вечера 15 мая. Двадцать четыре часа назад. Сколько человек могло за это время беспрепятственно уехать отсюда даже за границу? Кто знает гостиничные порядки, тот может быть совершенно уверен, что, если не вспыхнет пожар, только на следующий день утром горничная обнаружит труп.
— Доктор Смоленский показал, что Кошух боялся чего-то или кого-то.
— Вполне возможно. Он боялся того, кто его впоследствии убил. Только почему он не обратился к нам за помощью? Правда, есть люди, предпочитающие не посвящать в свои дела милицию.
— Вот именно, — обрадовался Левандовский, воспринимая это как знак согласия.
— Итак, кто бывал у него в больнице, кто в гостинице?
Левандовский сообщил об итогах первых четырех часов следствия. В гостинице Кошуха навещали четверо мужчин и жена. Без малейшего труда удалось установить личность троих гостей: доктора Смоленского, журналиста Грычера, лежавшего вместе с Кошухом в больнице и бывавшего у него ежедневно в гостинице, а также Познанского, служащего дирекции верфи, который заботился о Кошухе, когда тот лежал в больница, приходил к нему в гостиницу и обещал отправить на машине в Познань.
— Вот как, он собирался ехать в Познань на машине! — воскликнул замначальника управления. — Значит, он не боялся нового покушения на шоссе.
Левандовский задумался: это ему не пришло в голову.
— Продолжайте. Четвертый?
— Четвертый! Четвертый был, был наверняка. Его несколько раз видел портье, и в комнате обнаружены еще не идентифицированные отпечатки пальцев двух человек. Остальные проверены: горничная, Смоленский, Грычер, Познанский, сам Кошух. Остается, видимо, жена и неизвестный, четвертый мужчина, оставивший следы только на столе и на ручке кресла. Мужчина с небольшим шрамом на носу, которого запомнила также медсестра воеводской больницы. Он один еще не дал знать о себе. Грычер пришел к Кошуху, когда мы сидели в гостинице. И Познанский тоже явился в гостиницу. Сам, по собственной инициативе.
— Алиби у них есть?
— У доктора никакого…
— Никто его не позвал на именины? Ведь вчера все Зофьи праздновали…
— Зофьей зовут его жену, которая недавно от него ушла. Теперь он один гуляет по вечерам.
— Наиболее заслуживают доверия люди, которые не могут доказать свое алиби.
— У Познанского жена справляла именины. Живут они далеко за городом. Грычер дежурил но редакции. Все это мы проверим.
— Таким образом, ускользнул от нас пока что четвертый?
— Да, о четвертом нам ничего не известно.
— Ставлю два вопросительных знака: из каких соображений Анджей Кошух носил парик? Кто этот человек со шрамом на носу?
— И третий: кто выехал из Польши, в частности из нашего города, за последние несколько часов? — упорно настаивал на своем Левандовский.
— А может, преступник вовсе не уехал? Притаился, ждет, пока не уляжется суматоха?
Заместитель начальника управления отдавал распоряжения. В состав оперативно-следственной группы войдет, конечно, Левандовский. Группа будет подчинена майору Кедровскому. Майор кивнул. На совещании он не произнес ни единого слова — только слушал. Майор всегда только слушал, а потом обычно задавал каверзные вопросы.
— Когда вы едете в Познань? — спросил он Левандовского, когда они выходили из кабинета.
— Первым утренним поездом.
Нет, чем дольше он смотрел на нее, тем более убеждался, что портье «Сьвита» — плохой физиономист! Лицо у нее не женское, а мужское, жесткое, хотя по-женски округлое, даже слегка подкрашенное. «В этой семье, — думал Левандовский, задавая вопросы и слушая ответы, — ей принадлежал решающий голос. Она наверняка больше зарабатывала». Довольно просторная комната, хотя в разных углах ее стояли две тахты, несомненно, была мастерской портнихи. Полстола завалено отрезами, скроенные и готовые платья свешиваются с тахты, с кресел. Большой трельяж. Повсюду коробочки с булавками. Сантиметр на шее у хозяйки. Швейная машина, вероятно, стоит в другой комнате. Левандовский уже не удивлялся, что на табличке на дверях квартиры написано ее, а не его имя.
Она удивлялась, услышав в прихожей его первые слова. «Ранен», — осторожно сказал Левандовский. Она рассмеялась резким, неприятным смехом: «Быстро же вы хватились, ведь это было четыре месяца назад!..»
— Нет, — возразил Левандовский и уже без предисловий сообщил, кто он и что произошло.
Женщина застыла.
Они стояли друг против друга. Она оперлась пальцами о столешницу и молчала. Не крикнула. Не позвала дочь. Левандовский не знал, дошел ли до нее смысл сказанного. Поэтому он повторил все еще раз, не вдаваясь в подробности, не говоря ни о парике, ни о свастике, заменив кинжал ножом. Она опустила веки в знак того, что слышала, поняла, знает. Только не реагирует.
«Быть может, она испытывает облегчение? — подумал Левандовский. — Быть может, эта смерть, что нередко случается, разрубила какой-то семейный узел, который никак не удавалось развязать? Она не пропадет без мужа. Портниха!»
Быть может, ей теперь легче будет справляться с дочерью — стройной девушкой, открывшей ему дверь. Грычер, которою свела с Кошухом в больнице общая беда, рассказывал о его семейных делах. Своевольная дочь, без особого прилежания учившаяся в чертежном техникуме, спасалась под крылышко мягкого, вялого отца от категорических требований матери. Видимо, плакать в этом доме будет дочь, а не мать.
Поручик прервал свое повторное сообщение на полуслове. Сейчас ее черед спрашивать, высказаться, хоть посетовать на судьбу. Но женщина молчала. Свет, падающий из окна, подчеркивал ее замкнутость, ее каменное спокойствие. Ее жестокое, как ему показалось, равнодушие.
— Мы начали следствие. Время не терпит. Вы в состоянии ответить на несколько вопросов?
— Сейчас?… — Она сказала это удивленно.
