— Сейчас же позвоню в поссовет, узнаю, — поднял руку Копыто. — Это временные трудности, товарищи. А вот от тебя, Горпина, не ожидал таких шпилек, — он выразительно сверкнул глазами. — Активистка.
— Люди тоже не ожидали, что завком о них забудет…
— Давай сама себя критикуй.
— Так что, Денис, — продолжала Горпина, — все правильно. Ты, наверное, спишь по ночам, а должен бы ворочаться.
— Все наладится, даю вам слово, товарищи!
— Слово, слово, — уже менее воинственно донеслось со стороны. — А то на займы берут, а чего мы от этого займа видим?
— Заем добровольный, — неожиданно для себя произнес Андрей. Упала тишина. Он мгновенно взмок под сотнями взглядов, чувствуя, что говорит что-то не то, вернее, даже не знает, что скажет в следующее мгновение, и, лишь хватаясь за всплывший в мыслях спасительный образ Сердечкина, упрямо повторил: — Заем добровольный. Вас не заставляют отдавать заработок.
— Я же дал слово райкому от имени цеха!.. Поручился, — звеняще вскрикнул Копыто. — А вы, лейтенант, не вмешивайтесь.
— Вот видите, — дрогнув, невольно подхватил Андрей, — человек за вас поручился, на сознательность рассчитывал…
Он остро почувствовал внезапно появившуюся невесть откуда опасность.
— Это яка ж сознательность, — неторопливо, с обидой произнес чей-то сиплый голос. — Нам лектор говорыв — бытие сознательность определяет…
— Общественное бытие, если точней.
— Общественное, лейтенант, и есть, всем обществом без хлеба…
Беспомощность сменила злость — то ли на Копыто, вставшего за его спиной, то ли на этих незнакомых, сгрудившихся в комнате людей, ставших вдруг на одно лицо.
— Улыбаешься, лейтенант, — сказал тот же голос, — а нам не до смеха. На картошке сидим.
— Может, еще с маслом?
— С подсолнечным.
— А вот наш шофер Николай, — процедил Андрей, упершись взглядом в одну точку, — вон он в углу, чубастенький, он бы рад сейчас на одну картошку, вообще без ничего, только бы жить с дитем, а у него всю семью немцы расстреляли. Одна мать и спаслась. А вы, видно, горя не нюхали, раз так ополчились… А нам по суткам голодным по вражьим тылам приходилось. И смерть на каждом шагу, это как? — Он уже не соображал, что говорил им, прорвало. — Вон вам цех пустили. Новый строят. Кто помог? Дядя? Или государство?…
Все притихли. Кто-то сказал:
— То ж война.
— А сейчас война с последствиями войны, — оправившись, вставил Копыто и слегка оттер Андрея плечом, видно, все еще недовольный чужим вмешательством. — Полстраны разрушено к едреной матери, кормильцы еще не демобилизованы, восстанавливать все с нуля… А вы мне про сознательность бормочете…
Андрей, расталкивая людей, пошел к дверям, увидел перед собой виновато моргающие глаза Ляшко.
— Не обижайся, лейтенант. Ну, нагорело у людей. Помогать друг дружке надо…
— А он и помог, — заметил кто-то со стороны. — Хоть он по-человечески объяснил. Все бы так объясняли, чи мы не поймем, тоже ж люди… Не сердись, лейтенант.
— Да я не сержусь, с чего вы взяли?
— Давай закурим, наш табачок — горлодер. В ноги шибает…
— Товарищи, значит, решено, — закричал Копыто. — А сейчас послушаем нашу самодеятельность. Стихи и песни. С участием товарищей солдат. Давай, Стефка!
Что-то Андрею расхотелось слушать стихи и песни, он кивнул Ляшко: «До встречи» — и, миновав обдавшие жаром печи, вышел во двор.
Так уж получилось: проверив наряд, Андрей не сразу пошел к себе, а заглянул по пути к Ляшко. Тот как раз надевал тулуп. Увидев лейтенанта, облегченно развел руками:
— Ну и добре, не люблю по гостям ходить, да еще на ночь глядя. Может, чарку с морозу?
Чисто выбеленная, почти пустая комната с аккуратно покрытым гуцульской накидкой топчаном, скобленый дощатый стол, табуретки.
От картофельной самогонки в граненых стаканах пахло сивухой, зато капуста была хороша, да и хлеб — привезли все таки — свежий, хрусткий. Ляшко выпил не морщась, будто не ощущая вкуса, вид у него был по-прежнему рассеянный.
И речь его звучала отчужденно, словно говорил не о себе, а так, что-то давнее вспомнил вслух. Лишь глубокие складки у рта выдавали старую боль…
Это случилось не более полугода назад: банды ОУН, уходя за кордон, собирали «добровольные» пожертвования, выходили из леса по вечерам, брали по хатам что могли, разоряя у строптивых хозяев сундуки с нехитрым достатком. У Ляшко только и было, что брошка с камушком, хорошая вещь, купленная по случаю. Хлопнул на нее все, что было, — не пожалел для невесты, работавшей так же, как и он, по керамике в родном городишке, в мастерской. Может, и отдал бы, да ведь стыд у будущей жены отнимать подарок.
— Значит, жалеешь на дело народное, тварь!
Трое их было. Двое в избе, матерые, в небритой щетине, третий, с автоматом, снаружи. Его Ляшко не разглядел, окна заморожены, вроде бы помоложе — худощавый. А этих двоих запомнил.
На всю жизнь.
Кинулись они к Ляшко. И что на него нашло в ту минуту? Потерял себя, вырвал брошь из чужих рук и швырнул в морду старшему. А дальше все как в дурном сне. Неживая какая-то, сладкая улыбка бандюги, поднятый приклад. Ляшко упал не ойкнув, потом пришел в себя от резкой огненной боли под ложечкой. Били его сапогами насмерть. Случай помог — мимо проезжал милицейский наряд, спугнул нелюдей. Но оставаться в родных местах было нельзя… вот он и перекочевал. Тут уже и обжился. С невестой переписывается, правда, редко. Обещает приехать к весне.
— Да только мужик я уже неважный. Печень отбита. Вот Фурманиха травами отпаивает… А как вспомню этих, бывает, такое найдет…
У Ляшко задергалась щека, он прижал ее ладонью, что-то хотел добавить и лишь перевел дыхание, утерев горстью проступивший пот…
В дверь постучали — видимо, для приличия, — и Андрей увидел тут же вошедшего Копыто, за ним бочком протиснулся долговязый Степан, с какой-то смятенной улыбочкой на лице.
— Вот, — сказал Копыто, искоса неодобрительно окинув стол с бутылью. — Шли мимо… Нет, нет, нема часу рассиживаться. Во, просит человек для клуба большую такую вазу, как она — керамика, что ли! Заплатят тебе за особый заказ, завод-то таких вещей не делает, но ты, как мастер по этому делу…
— Для цветов вазу, — сиповато заметил Степан и прокашлялся. Глаза, устремленные на Ляшко, возбужденно поблескивали.
Ляшко промолчал. Степан, словно бы осмелев, попросил:
— Уж не откажите…
— Да я что. Только рано для цветов еще, куда спешить.
— А мы загодя, а то посадим домашние к выборам. Девчата ждут. Уж мы вас отблагодарим.
— Ладно, попробую, без благодарностей. Для общего дела, так сготовлю. Может, все ж таки присядете?
Степан не прочь был принять приглашение, даже снял шапку, но Копыто растопырил ладони:
— Завтра рабочий день. И вам не советую… Пока.
Он вышел, и Степан, поколебавшись, пошел следом, неожиданно подмигнув на прощанье. Какое-то время сидели молча.
