веками двигались. - Этот? - протянул брат Сниккен. - А говорили, будто он хочет все тут переворотить. - Это правда, - признал Зимородок, - хочет. - Ты для чего в болота его завел? - напрямую спросил брат Хильян. - Не для того разве, чтобы утопить? Зимородок отвел глаза. - А, угадал, угадал! - завопил брат Хильян и в восторге затопал под столом ногами. - Штрассе, - молвил Молчун и посмотрел на Зимородка. Сниккен стремительно протянул через стол длинную руку и начал быстро шарить у Молчуна за пазухой и под мышками, но ничего не нашел. - Нет, это честная штрассе, - сказал Молчун. Брат Сниккен плюнул и полез за деньгами. - Топить барона не будем, - решительно произнес Зимородок. - Тебе что, его жалко? - удивился брат Сниккен. - Странный ты какой-то, брат Зимородок, вот что я тебе скажу! - Утопим - земли отойдут городскому магистрату Кухенбруннера, - объяснил Зимородок. - Я уже интересовался. Вам что, нужны тут все эти бюргеры? Тролли дружно посерели. - А мы их тоже уто… - начал было брат Хильян, но остальные уставились на него, и он замолчал. - Барон не так плох, как показался поначалу, - заговорил Зимородок. Изба чуть накренилась. Брат Сниккен хватил кулаком по стене: - Цыц! Стоять! Изба замерла. Две чашки - те, что не успели прилипнуть к столу, - съехали и приникли к чайнику. Молчун сказал: - Подумать надо бы. Они стали думать и перебрали множество вариантов. Барон Эреншельд пробудился в странном месте от странного ощущения: впервые за долгие годы у него нигде ничего не болело. Не свербило, не ныло, не мозжило. От стояния за конторскими столами у него развились разные болезни костей. Он уже свыкся с ними и даже привык считать себя стоиком во всех смыслах этого слова - и вот, удивительное дело, в поясницу больше не вступает, колено больше не выворачивает и так далее. Барону сделалось легко. Удивляясь этому ощущению, он передвинулся на лежанке и высунул лицо наружу. Одеяло, гревшее его, потянулось и перевернулось поперек. Барон машинально поскреб ногтем красную заплатку на шкуре, потом еще пестренькую. В комнату просачивался серенький утренний свет. Четыре фигуры за столом дули чай и негромко беседовали. На фоне оконного переплета выделялся носатый профиль брата Сниккена. Уве Молчун, чьи огненные кудри подернуло золой предрассветной мглы, задумчиво трогал маленькую арфу. - Тихо!!! - гаркнул вдруг брат Сниккен так оглушительно, что остатки сна панически покинули барона. - Молчун будет петь! - Это еще не обязательно, - возразил брат Хильян. - Обязательно! - отрезал брат Сниккен. Молчун еще немного побулькал арфой, а потом затянул воинственно и вместе с тем уныло: Мальчик-поэт на войну пошел,Взял арфу и меч с собою,Оставил свой дом и лохматого псаИ девушку с русой косою.В атаку ходил он и кровь проливал,И видал короля он однажды,Он ранен был, он арфу сломалИ раз чуть не умер от жажды.Один его друг от стрелы погиб,А другой без вести пропал,А третьего он после битвы самВ чужой земле закопал.Мальчик-поэт вернулся домой,Он долго был болен войною,Но подруга осталась ему вернаИ стала его женою.Мальчик-поэт ей песни пелПро звезды, закат и луну,Про собак, про ветер - про все что угодно,Но только не пел про войну,Никогда не пел про войну! Арфа брякнула еще несколько раз и затихла. Уве Молчун намотал на палец рыжую прядь и задумчиво выглянул в окно. Капельки, покрывшие маленькие стекла, вдруг вспыхнули разноцветными огоньками. - Они прекрасны, как бородавки, - заметил брат Уве, отрешенно созерцая их. - Проклятье! - взревел брат Сниккен. - Я всегда плачу, когда он это поет! Всегда плачу, как проклятая жаба-ревун! Четверо сидевших за столом были так увлечены чаепитием и песней, что даже не заметили, как барон пробудился ото сна. Смысл и содержание их застольной беседы настолько поучительно, что имеет смысл передать их здесь, хотя бы вкратце. Вот о чем они говорили. Рассказ о кочующем кладе Во времена короля Брунехильда Толстопузого жил-был один злодей именем Госелин ван Мандер. Говорили, что в молодости он был солдатом и выгодно сумел устроить свою жизнь, обыграв в карты одного долговязого, носатого, в полосатых красно-белых штанах. Другие считали, что он нажил богатство, занимаясь грабежами и даже обирая тела своих погибших товарищей. Но какой бы ни была молодость Госелина ван Мандера, с годами он превратился в гаденького старикашку, сварливого и неряшливого, который жил в страшной нищете и проводил дни, таскаясь по тавернам. Когда ни зайдешь, бывало, в «Кита» - выпить сидра и поболтать с соседями - а Госелин уже сидит там, брызжет слюной да рассказывает, какой он был удалец-молодец, скольким за жизнь вспорол брюхо и выпустил кишки - можно подумать, что это великое достижение! А под конец непременно затягивал эту самую песню - «Мальчик-поэт на войну пошел»… Уверял, будто это его сочинение; только пел он ее так фальшиво, что никто в такое не поверил бы, даже если бы захотел. И хоть ни один человек не мог знать наверняка, как получилось, что Госелин ван Мандер поет эту песню, но само собою сделалось известно, как украл он ее у погибшего солдата вместе с тощим его кошельком, локоном любимой в золотом медальоне и узелком свежих сухариков. Но больше всего любил Госелин - уже перед самым своим уходом - намекнуть окружающим на несметные сокровища, которые сумел скопить неправедными трудами. И хранятся, мол, эти сокровища так, что ни одна каналья не сумеет до них добраться, ни при жизни Госелина, ни после его смерти. Потому как клад этот, будучи кладом наемника, не знавшего родины, также не признает оседлого образа бытия и кочует, где ему вздумается, так что и сам Госелин подчас понятия не имеет о местонахождении своего сокровища. Таким вот образом Госелин куролесил по всем окрестным тавернам, а потом однажды его нашли у перекрестка трех дорог, припорошенного снегом и окоченевшего, как коряга, - с растопыренными руками и сильно торчащим твердым носом. С той поры никогда не переводились охотники отыскать кочующий клад Госелина ван Мандера. И многие сгинули на этом пути; однако нашлись и такие, которые преуспели, в том числе - профессор Вашен-Вашенского университета Ульрих фон Какой-То-Там, написавший несколько научных работ на эту тему, например: «Архетип кладоискателя в свете мифопоэтики Кочующих Кладов», «Нематериальные сокровища, их преемственность и недостижимость», «Заклички, заклинания и ловля клада за хвост как образ жизни» - и многие другие. Уже на памяти Зимородка одна отчаянная девчонка, трактирная служанка по имени Мэгг Морриган, выследила клад ван Мандера, проведя на болотах не менее месяца. Неизвестно уж, что она хотела оттуда забрать, только в последний момент клад обернулся полосатым камышовым котом с медными усами. Мэгг повисла у него на хвосте, и почти целую ночь, до самого рассвета, камышовый кот таскал ее по болотам, а с рассветом хвост оторвался и рассыпался жемчугом, который весь потонул в трясине. Мэгг Морриган после этого случая долго ходила молчаливая и только спустя год снова начала разговаривать как все люди. Братья-тролли - те устроили на клад настоящую облаву, окружили его кострами синего пламени и в конце концов поймали, бьющимся и мокрым, под поверхностью болота, на глубине двух саженей. Клад метался, рычал даже и бил всеми шестью когтистыми лапами, а когда вытащили его и пригвоздили особым оленьим рогом, обточенным нарочно для этого случая, вдруг обернулся той самой песней, которую украл когда-то ван Мандер. Рассказывали еще об одном удачливом портняжке, который женился на девушке с рыбьей кровью. Кровь нашептала жене, а жена сказала мужу - и вот уже они вдвоем идут на болота, а там, дожидаясь их, цветет трава папур, яснее ясного показывая, где сидит клад старого Госелина. Они, не будь дураки, набросали вокруг рыбьей чешуи от шести разных пород рыб и начали копать. Поднялся тут страшный вой и выскочила наружу перемазанная тиной девчонка, голая и скользкая. Попробовала выскочить и удрать, но наколола о чешую босые ноги, а тут-то ее и сцапали за зеленые косы. Девчонка присмирела и обернулась сундучком с хорошими золотыми дукатами. На эти дукаты портяжка построил дом, накупил тканей, ниток и иголок и нанял пятерых толковых работников, из которых трое умели шить, а остальные два тоже приносили пользу. Но такое везение случалось редко; а сколько людей погибло навек, только тем и занимаясь, что гоняясь за Кочующим Кладом! Иному, например, во сне видятся монеты, либо красавица с ног до головы осыпанная самоцветами, а то и библиотека драгоценных книг и нот… все, пропал человек! И вот, пока велись все эти беседы, в голове барона Эреншельда сам собою начала складываться картинка: Возьмут они с Зимородком хлеба и насыплют на болоте крошек повсюду, а потом сядут в засаду и будут ждать, терпеливо и очень тихо. И придет олень или какое-нибудь другое сказочное животное и начнет эти крошки мягкими губами подбирать. Тут-то надо выскочить и оленя напугать. Олени, если их застать за едой с человеческого стола, превращаются в деревья. Это оленье дерево и будет кладом ван Мандера. Так думал бедный Эреншельд и ведать не ведал, что клад проклятого Госелина кочует не только по болотам, но и по рассудкам самых разных людей, непрерывно при том изменяясь. По правде сказать, ведь и сам Госелин впал под старость в такое ничтожество из-за этого самого клада, потому что в один прекрасный день клад ухитрился удрать от собственного владельца. Ах, давно-давно ускакали, мелькая белыми панталонами и сапогами с нечистым, рваным голенищем те годы-денечки, когда по всему миру вольготно разгуливали войны, а Госелин ван Мандер был молод, пригож и нужен повсюду. Даже и не верится в такое, и тем не менее это правда, как правда и то, что в те годы носили дурацкие полосатые штаны и рукава с десятком буфов, а уж бантики пришивали повсюду, куда только простиралось воображение портного. Госелин ван Мандер, золотоволосый удалец, таскал, положив на шею, длинный меч в ножнах, и повсюду, куда ни приходил, нанимался за хорошую плату служить то одному, то другому графу и
