пронимала толпу, люди в ней принимались раскачиваться, как почерневший от мороза ячмень на брошенном поле. Никаких криков или стенаний, почти неприличное отсутствие бурных эмоций. Никаких громких рыданий, поскольку горя, в привычном смысле этого слова, тоже не было. У газетных фотографов не имелось недостатка в подходящих типажах мужского и женского пола с носовыми платками у заплаканных глаз, но в целом толпа — в том смысле, в котором толпу понимал Вайерман — была далека от того состояния, которое обычно называют горем. Горе есть чистая, рафинированная эмоция. Горе основано на присутствии одного изначального, базисного чувства: ощущения потери. Люди видели потерю — потерю невосполнимую. Но вместе с тем ощущение потери каждого имело множество своеобразных оттенков; любовь, но также и страх, подавленное, упадническое настроение, но также и нервное возбуждение и даже тщательно скрываемая радость. Горе неведомо улью, оставшемуся без матки. Но сам факт отсутствия матки улью понятен. Улей гудит и волнуется. Над головами толпы и над всей Женевой висело неясное приглушенное бормотание, в которое сливались звуки, производимые людьми, сдержанно выражающими уместные переживания. Вздохи и скрежет зубов, шарканье ног, стоны и печальное или раздраженное покашливание, смех, все это наполняло собой чашу Женевской долины, с трепетом колыхалось огромным покрывалом над голубой водою, взлетало к горам, отражалось от их склонов и низвергалось тихим эхом вниз…
Город Женева белый и чистый, современный, лишь смутно помнящий свое прошлое, воздвигнутый по единому грандиозному плану, несколько скомканному на заключительном этапе строительства в связи с определенными практическими трудностями, что однако совершенно не замечалось никем из гуляющих по главным улицам его центральных районов. Женева грациозный и счастливый город. У нее есть свои традиции — тщательно сохраняемые и восходящие к далеким временам древней швейцарской столицы, разрушенной силами Вторжения. Старого города не стало, его сровняли с землей. Есть еще те, кто помнит, что пришельцы отстроили Женеву заново, прежде чем их изгнали с Земли во время Освобождения. Как бы там ни было, на месте Второй Женевы Вайерманом была воздвигнута Третья, в которой старые традиции явились замечательной основой для новой жизни.
Это стало городом людей.
… В правительственных зданиях никого. Все клерки гражданских служб сейчас находятся в толпе зрителей. Служащие остались только в нескольких департаментах; в личных кабинетах, в каждом из них в полном одиночестве сидит молодой мужчина.
В одном из кабинетов находился мужчина, которому предстояло занять место Вайермана, место правителя освоенными человеком планетами. Взглянув на настольные часы, он обнаружил, что вскоре должен принять почетный караул у приготовленной могилы, отрытой на утесе над озером, и поднялся из своего кресла. Мужчина был молод, едва за тридцать, и во всем его облике недвусмысленно ощущалась удивительная работоспособность и хладнокровие, столь необходимые качества на будущем посту. Благодаря многолетней практике и психологическим тренировкам ему удавалось скрывать эти свои основные качества на публике или хотя бы вводить присутствующих в заблуждение по поводу их подлинной природы, однако отсутствие из-за молодости лет полного самоконтроля все-таки не позволяло ему автоматически продолжать данную линию поведения наедине с собой.
Мужчина подошел к окну, чуть приоткрыл его и выглянул наружу. Кортеж уже одолел две трети эспланады и должен был достигнуть ее конца не менее чем через двадцать минут. У преемника Вайермана оставалось около пяти минут на то, чтобы спуститься к машине, которая доставит его к месту последующего действия — погребения.
Молодой человек в окне стеклянного здания перевел взгляд с темной точки гроба на броневике к сверкающей искре шале и подумал:
«Только он мог уйти так. Но я профессионал. Я знаю, что делаю, и знаю, как нужно вести за собой людей. Я отлично понимаю свои обязанности и думаю, что имею полное право сделать то, что собираюсь сделать.
Он любитель и всегда им был. Чтобы добиться того же самого положения, я затратил гораздо больше сил, чем он. Он проиграл сразу же, как только попытался начать политическую игру между департаментами. Проиграл — и получил в награду вечный покой. Забытье. Но он начал с самого верха. Он ничего не знал о механизмах политики, ничего из того, о чем знаю я. Я и дюжина других людей в остальных департаментах. На его месте я наверняка превратился бы в тирана со всеми великолепными, роскошными и иллюзорными атрибутами абсолютной диктатуры. Меня определенно забили бы камнями до смерти.
Дело тут не в способностях. Он совершил ошибку — не одну, а несколько, десяток. Никто этого не понимал. Но ему неизменно давали время исправить ошибки и сделать верный ход, потому что вместо него они не хотели никого другого.
И дело, конечно же, не в популярности. Всегда есть те, кто любит тебя безоговорочно, просто за то, что ты есть. Все дело в том, что у него таких людей было больше, чем обычно. Хотя еще больше было тех, кто ненавидел его. Но эти зависели от него. Он приводил их в ярость. Даже тогда, когда с непроницаемым лицом разъезжал по улицам на заднем сиденье своего автомобиля. Они кричали до хрипоты; женщины метались в толпе взад и вперед. Но все происходящее было подобно цикрус максимус — они приходили в истерику при виде сильнейшего животного. Он не был среди них своим. И они не любили его.
И это не был страх. Я мог верить в то, что это был страх, но только до тех пор, пока лично не оказался свидетелем тому, как ловко он удалил от дел своего собственного ставленника — начальника секретной полиции. После того как начальник полиции умер, а на его место не был назначен никто другой, будь то перепуганный на смерть или нет, поведение людей не изменилось ни в чем.
И умных советников у него тоже не было. Председатель Сената, создавший для него новую конституцию, к счастью упокоился, так и не увидев, как в мире, где четверть века насаждали свои доктрины пришельцы, его сбалансированная система, основанная на проверках и балансах, потерпела полный
