солнце) десятилетиями оставался траурно-черный. Это, разумеется, не мешало уважаемым джентльменам, почтенным отцам семейств регулярно посещать бордели, но в искусстве все темы, связанные с сексом, находились под негласным запретом. Неудивительно, что сцены из «Дракулы», в которых «невесты» графа соблазняют Джонатана Харкера, а сам валашский вампир вьет сети вокруг девятнадцатилетней Люси Вестенра и ее подруги Вильгельмины Мюррей (в замужестве Харкер), вызвали бурную реакцию современников. Маловероятно, что Абрахам Стокер, никогда не отличавшийся радикально-революционным подходом к искусству, сознательно вкладывал в свою книгу весь этот подтекст. Однако с его легкой руки вампиру суждено было стать одним из главных секс-символов грядущей эпохи.
В современной литературе, включая пресловутые «Сумерки» Стефани Майер и многочисленные романы-клоны, фигура «ночного охотника» не только активно романтизируется, но и по мере сил эротизируется. Необоримый зов вампира, его гипнотическая мощь почему-то особенно сильно влияют именно на молоденьких девушек. Даже тех, кто знает подлинную сущность вампира, влечет его неистребимая витальность, презрение к условностям и утонченность манер. В укусе вампира есть что-то порочное, но в то же время необъяснимо притягательное. Да и вообще, жажда крови — чрезвычайно удачная метафора сексуального голода. Тут вам и страсть, и страх, и нереализованное желание, и сладость нарушения запрета, наложенного Богом и людьми…
В то же время не стоит забывать, что вампир не только охотник, но и жертва. Согласно наиболее распространенной версии, вампиризм передается при укусе, то есть преследователь, рыщущий по ночным переулкам в поисках добычи, некогда и сам побывал в роли беззащитной жертвы. Таким образом, носферату утверждает свою власть над партнером — и в то же время сам стремится к чувству защищенности. Становясь «не-мертвым», обыватель обретает необыкновенную силу, ловкость, способность превращаться в летучую мышь, в облако тумана, повелевать насекомыми, et cetera, et cetera. То есть в некотором роде становится сверхчеловеком. Но для этого ему надо пройти через боль, унижение, ужас подлинной смерти — смерти души… Классический дуализм садомазохизма, недаром вампир — одна из популярнейших ролей в современных BDSM-играх.
Все эти стороны образа «не-мертвого» активно эксплуатируются современными писателями и режиссерами, взять хоть популярный телесериал «Настоящая кровь», хоть цикл романов Лорел Гамильтон про охотницу на представителей «народа Тьмы» Аниту Блейк. Да и создательница классического «Интервью с вампиром» Энн Райе, ныне ставшая истой католичкой, в свое время отдала должное жестким порнороманам, публиковавшимся под псевдонимом Э. Роеклавр. Хотя, конечно, по размаху замысла все эти книги и картины не сравнятся с порнографической версией «Дракулы», снятой в девяностых годах итальянским режиссером Марио Сальери, специализирующимся на специфической «переработке» классических литературных и фольклорных сюжетов. Вот уж воистину пир плоти!..
Однако жителям далекой заснеженной России, где по Красной площади бродят медведи, обвешанные балалайками и матрешками, а бородатые казаки хлещут водку прямо из самоваров, нет дела до всей этой вакханалии. У нас тут подход к вампирам куда мрачнее и серьезнее…
3. Красная готика
Что ему дождь — от него не убудет, —
Вот у живущих — закалка не та.
Ну а покойники, бывшие люди, —
Смелые люди и нам не чета.
Безусловно, основоположником «вампирской» литературы в России следует считать Алексея Константиновича Толстого, чьи повести «Упырь» и «Семья вурдалака» занимают почетное место на полке любого поклонника «литературы ужасов». Упыри неоднократно упоминаются в «Песнях западных славян» Пушкина, повестях Гоголя, появляются на страницах «Красногубой гостьи» Федора Сологуба, «Замка Грон» Александра Грина, «Мастера и Маргариты» Михаила Булгакова… Однако для отечественной литературы вампир до последнего времени оставался персонажем проходным, второстепенным — куда больше наших классиков интересовали призраки, ведьмы и разного рода «темные двойники». Меньше повезло, пожалуй, только оборотню, которого русские классики и вовсе не жаловали.
Этот скудный ручеек окончательно иссяк во второй половине тридцатых, после создания Союза советских писателей и утверждения социалистического реализма как главенствующего художественного метода. Отныне вампиры стали упоминаться лишь в ироническом контексте, как Дракула в комментариях к повести братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу» («Дракула, граф. Знаменитый венгерский вурдалак XVII–XIX вв. Графом никогда не был, совершил массу преступлений против человечности. Был изловлен гусарами и торжественно проткнут осиновым колом при большом скоплении народа. Отличался необычайной жизнеспособностью: вскрытие обнаружило в нем полтора килограмма серебряных пуль»). Грубо говоря, упырей в СССР не было — как секса. Приведу только одну деталь: «Дракула» Брэма Стокера, давно ставший к тому моменту мировой классикой, был переведен в Советском Союзе лишь в самом начале 1990?х, в свободолюбивой Прибалтике, притом что «Франкенштейн, или Современный Прометей» Мэри Шелли, к примеру, переиздавался неоднократно.
Возрождение вампира началось лишь после распада СССР. Первым отечественным произведением о «не-мертвых», заслуживающим особого внимания, стал рассказ Андрея Лазарчука «Мумия» (1991), в котором лозунг «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!» получает буквальное и довольно жуткое воплощение. В этом небольшом, но чрезвычайно важном для нашего исследования рассказе Лазарчук обозначил одно из магистральных направлений развития «вампирского» жанра на территории бывшего Советского Союза: социальная фантастика, в которой ночной кровосос выступает в роли метафоры противоестественного, кровавого, но тем не менее продолжающего свое существование режима. Эту линию развили Андрей Столяров в римейке лазарчуковской «Мумии», Василий Щепетнёв в цикле «Черная земля», отчасти Олег Дивов в «Ночном смотрящем». В 2006 году Виктор Пелевин несколько переосмыслил тему, однако и его «Ампир V» несет все тот же социально-критический заряд.
Куда популярнее вампир у авторов, пишущих героическую или городскую фэнтези («Дозоры» Сергея Лукьяненко, цикл «Киндрэт» Алексея Пехова, Елены Бычковой и Натальи Турчаниновой, «Снулль вампира Реджинальда» Генри Лайона Олди и т. д. и т. п.), юмористическую и любовно-романтическую фантастику. Но в данном случае он, как правило, вылеплен по традиционным лекалам и мало отличается от своего европейского или североамериканского собрата. Порой фантасты пытаются вернуться к истокам, почерпнуть вдохновение в славянском фольклоре, но получается это у них не слишком убедительно: Брэм Стокер уже проделал подобную работу более ста лет назад, и любая попытка пройти тем же путем, что и автор «Дракулы», будет сегодня восприниматься как более-менее талантливое эпигонство. До сих пор многие продолжают видеть в «не-мертвых» представителей элиты, политической или финансовой, но, справедливости ради, то же происходит и на Западе, где привилегированное положение «ночных охотников», их особый статус подчеркивали еще писатели-романтики.
Десятилетия господства соцреализма не пошли на пользу хоррору вообще и «вампирской» литературе в частности. Там, где англо-американские авторы могли спорить с классиками жанра, использовать их открытия, предлагать свои трактовки общеизвестных сюжетов (как Ким Ньюман, например), нашим соотечественникам приходилось начинать с нуля — или писать, одним глазом поглядывая на Запад. Но, как я уже упоминал, вампиры не признают границ постепенно они отвоевывали место под луной и на «одной шестой части суши». Тем более что интерес к носферату в экс-СССР возник нешуточный, как ко всему новому, непривычному, с оттенком сенсационной скандальности.
Подводя итоги, можно констатировать, что к сегодняшнему дню Россия благополучно влилась в великую семью народов. Глобализация победила: буквально за каких-то двадцать лет кровососы всех мастей оккупировали территорию СНГ и шустро заняли все свободные ниши. «Не-мертвых» легко можно встретить в лесах и на горах, на ночной дискотеке и в покосившейся деревенской избушке, в шикарном
