Нам с тобой никогда не уйти от советской судьбы. С. 80 — Бог с ней, с советской! Ты ведь — русский, и имеешь полное право говорить о русском всё по- честному. Главное, что ты думаешь, чувствуешь по-настоящему?
На хрена нам русские отморозки, К нам летает дымом из папироски Шестикрылый наш Серафим Саровский. С. 76 — Да, это прекрасно. Попутно ты приручаешь певчих птиц и предлагаешь
увидеть в подлиннике Россию. Я верю твоему Как сладко. остаться в России — быть болью её. Отсюда уезжать — какой корысти ради, Сжимая чернозём в отравленной горсти? В Венеции — чума, блокада — в Ленинграде. И Бог глядит в глаза — и глаз не отвести». С. 94 — «Крещённый на дому у священника», православный, ты истинно верующий человек?
Я верил всегда: жизнь сильнее молитвы, Как сон перед битвой, Как стон — после бритвы. С. 95 — Тот, в ком не сильна вера, легко может стать добычей тёмных сил. Тебя иногда так заносило, тянуло на какую-то чернуху. Что это?
Помнишь, мы с тобой купили Книгу предостережений Неизвестного японца — где-то в пензенской глуши? После дьявольских сражений ничего не остаётся, Кроме жирных пятен солнца на поверхности души. С. 103 — Но сама душа знает направление?
Во тьме не разглядеть, куда теперь грести, Где Бога снежный след, а где безумье Блока? И некому сказать последнее прости, С. 94 — Ты называл себя посредником между жизнью и смертью и, как теперь выясняется, чётко представлял, как всё будет. За день до твоей смерти мы разговаривали по мобильнику. «Кошмар — задохнуться», — сказал ты. Мне не даёт покоя, как ты уходил. Осознавая происходящее?
Ослепший, упавший судьбы поперёк, Хватая чужой кислородный паёк, Во мрак погружаясь почти что библейский, Я бился от боли, как рыба на леске. С. 95 — Валерочка, в таких случаях говорят: «Отмучился…» Примерно за месяц до… ты не выдержал и произнёс: «Умереть бы уж, что ли!» Но, несмотря на это, продолжал строить планы на март, апрель. Теперь мы за тебя должны осуществить их. Тебе ведь важно продолжение твоей жизни?
Давит небо гекзаметром прошлой тоски На виски. И всю ночь из-под чёрной доски Осыпается вниз штукатурка. Всё летал бы, и воздух ворованный пил, И вынюхивал дым меж чердачных стропил, Дым Отечества — Санкт-Петербурга. С. 112 — Говорят, душа летает сорок дней, находясь на Земле, посещает любимые места. Ты можешь называть их и называть?
Оглядишься вокруг— Это Брянск или Керчь, А, быть может, и вовсе Калуга… С. 54 — Значит, всё-таки в России?
