Но настроение было все равно прекрасное, и, откинувшись на спинку кресла, Волков потягивал горячий крепкий кофе, перемежая его с затяжкой обнаруженных здесь сигарет. Сейчас он был как губка и вбирал в себя все окружающее: и робота с живым улыбчивым лицом, и столики вокруг, редко занятые одиночками, и красную брусчатку на псевдопроезжей части дороги, и дрожащую пятнистую тень на панелях сиреневых домов от разлапистых листьев каштана.
К их столику подбежала, казалось бы, совсем невозможная здесь маленькая беспородная собачка, остановилась рядом, осмотрела каждого и безошибочно подошла к хмурому майору Михайлову, который машинально протянул ей кусок недоеденного мяса, деликатно снятый собачкой с ладони.
Катенька подставляла лицо иллюзорному солнцу, гревшему, впрочем, по-настоящему, и, глядя на нее, Сергей представил совершенный мир, где эталоном этого совершенства будет она — королева, богиня, чудо!
Малинин захихикал, и все посмотрели на него.
— Извини, Кирилл, — сказал он Исаеву, — но я подумал, что ты сам срубил сук, на котором всю жизнь сидел, — как ты теперь будешь бороться против власти?
Тот зло прищурился:
— Ты тоже меня извини, Валентин, но не пошел бы ты подальше. Не видишь, и без тебя тошно.
— А по-моему, все хорошо, — возразил веселый философ, — мы даже в гостях сможем бывать друг у друга. Если захотим, конечно.
Покончив с едой, все поднялись и, сверив маршрут с объяснением бармена, двинулись по увлажненной мостовой к пункту выдачи прогулочных скафандров. Скафандры представляли собой пояс с эмиттерами, который все тут же закрепили на талии. К ним прилагался обруч для головы, в момент активизации превращавший каждого в подобие христианского святого со светящимся нимбом.
Там же, на пункте проката, располагался и выход из купола, в который они и прошли.
Паломники знали, что планетоид покрыт или, вернее, состоит из кристаллов, даже видели это при посадке, но вблизи все выглядело совершенно иначе. Как можно описать непредставимую красоту, для которой еще просто не придумано слов!.. Грани, блеск, гигантские плоскости… Вся поверхность планетоида была в кристаллах, искрящихся под искусственным солнцем купола, а возможно, и излучающих собственный свет. Большие, как небоскреб, и совсем крошечные, которые сотнями можно было бы поместить в ладони. Не зря перед выходом за пределы купола всех предупреждают, что все камни сросшиеся — кристалл в кристалле — и пытаться отбивать их просто бесполезно.
А цвета!.. Опаловый, жемчужный, молочно-голубоватый, размытый, с радужным отливом, и темнее… темнее. А когда уже видишь эту размытость или белизну, сразу возникают розовые, дальше алые, красные, почти синие сияющие полянки, степи, океаны кристаллов до самого горизонта. И все светится. Пространство, сотканное из солнечных нитей, внутри которого оказываешься сам.
Сергей оглянулся на друзей, все стояли, замерев в благоговейном молчании, даже Исаев, даже Кочетов, и выражение их лиц вкупе с энергетическим нимбом на головах привело к ассоциации с раем.
Кто-то всхлипнул от избытка чувств. Это была Катенька. И этим возгласом она сумела выразить общий восторг, немое благоговение…
— Я теперь вижу, — сказал философ, — что только таким и должна быть кузница Богов. Я имею в виду место, где их выпекают, как пирожки.
Приятели побродили еще. Виктор попытался-таки отломить карандашик кристалла — как и ожидалось, ему это не удалось.
То ли экскурсия помогла, то ли были еще какие-либо скрытые причины, но настроение их, пасмурное с утра, выровнялось. Сергей, бродя вместе со всеми по хрустальным тропинкам, смотрел на сочетания случайных цветных узоров — отблески бесчисленных алмазных граней, — и говорил себе, что никогда- никогда больше этого не повторится, никогда они уже не смогут встретиться друг с другом с таким вот настроением, когда случайно встреченный взгляд вызывает беспричинную улыбку, тут же возвращаемую тебе. Волков украдкой поглядывал на своих товарищей, с которыми пережил так много, и изо всех сил старался высмотреть черты их дальнейших судеб в изломах кристаллических теней. Досматривался Сергей до того, что вся их компания являлась ему, как на старом снимке, подписанном: детство будущих скромных богов.
Что было дальше? Не запомнилось… До самого разъезда они так друг с другом ни о чем дельном не потолковали, не сговорились насчет тех будущих бесконечных веков, уже тронувшихся вдаль, нагруженных событиями будущих вечных жизней. Помнится, Сергей был поражен не столько отсутствием печали — ведь расставались, возможно, навсегда, — сколько чистосердечнейшей естественностью радостного ожидания, ибо и тогда, да и долго еще потом, он не осознал до конца простую истину, что все они куклы. И кто-то время от времени впрыскивает в них эликсир печали, радости, горя — всего, что надо кукловоду. И все довольны, принимая чужую волю за собственную чудную окраску чувств — радость, любовь, экстаз, — идя тем самым на компромисс, который и делает возможным собственное существование.
Впрочем, Волков помнил горячую речь Малинина, последний раз напрягавшего мощь своего философского интеллекта, мгновенно обесценившегося новым статусом владельца (зачем Владыке интеллект?!).
— Смысл! — восклицал он, задетый чьим-то вопросом. — Кто говорит о смысле там, где смысла нет по определению? Наши уважаемые планетарные Мозги просто вклинились в бесконечный процесс, придав ему видимость порядка. А смысл? С точки зрения меня лично, дальнейшая моя жизнь приобретает огромный смысл. И с точки зрения нашего друга Семена тоже. А вот какой смысл будут видеть обитатели его мира, когда их будут жарить на ядерных горелках — это уж вопрос иного порядка. Каждый сверчок должен знать свой шесток. Хотя меня лично не интересует шесток безымянного сверчка из чужого мира.
— Ты безнравственен, как все ученые, — сказала Катенька, ласковой безмятежностью тона только поощрив отдалявшегося мужа.
— Безнравственен! Я лишь описываю уже существующее явление, а не пытаюсь его изменить. Это уже сделал Мозг и ему подобные. Кстати, они дали возможность каждому — каждому! — обрести бессмертие. Цепь перерождений по закону вероятности обязательно прервется паломничеством, т.е. личным бессмертием человека-творца.
— Вот этого я решительно не понимаю, — сказала Марго. — Этот Мозг один, нас много, Вселенных еще больше, существ вообще не пересчитать. Где же все это помещается?
— Радость моя, ты слышала о замкнутых мирах?
— Нет, конечно.
— Ну и ладно. Суть в том, что, если Галактика или Вселенная уравновесит энергию притяжения всех своих тел — звезд, планет, пыли — и энергию массы этих тел, то суммарная энергия станет равной нулю: плюс на минус дадут мир с нулевой массой, то есть не более чем точка, даже нуль. Миллионы Вселенных могут составить часть твоего серого вещества, а создавать их силами нашего планетоидного Мозга довольно просто. Достаточно несколько килограммов вещества сжать до десяти-пятнадцати энергограммов в кубическом сантиметре, и процесс запущен. Ты особенно не напрягайся, просто поверь, что создать Вселенную легко. А вот как Мозг привязывает наше сознание к этим поделкам, это я постичь не могу. Так выпьем же, друзья, за чудо нашего преображения, потому что мне что-то становится грустно.
И они пили вино, подаваемое очень похожим на тумбочку роботом-официантом с подносом наверху, на котором один за другим появлялись сосуды с напитками.
Врезалось в память Сергею то, когда они вдруг остались вдвоем с майором Михайловым и тот стал рассказывать ему о чем-то — о детстве? о брате?..
— Брат был для меня и другом, и отцом, всем. Я был еще шпаной, а Алексей уже работал в полиции. А шпана она везде шпана. В нашей банде главарем был подлый злобный хорек. Это я сейчас знаю, что он был хорьком, но тогда, подростком я взирал на него снизу вверх, он был для меня кумиром — самым храбрым, самым сильным. А какие у него были бицепсы!.. Я был принят в компанию недавно и должен был утвердить свое место под этим заманчивым для меня солнцем. Этот хорек организовал чистку банкоматов в порту, и возглавить нападение должен был я. Это было что-то вроде экзамена, проверки новобранца. На самом деле это подлое животное — наш главарь — всегда таким образом подставлял новичков на случай возможного провала.
Виктор вздохнул и огляделся. Он невидяще смотрел на одиноких прохожих, серебристо мерцающий
