И он заржал над собственной шуткой, поддержанный коротким смешком Артема. Аванес же смеялся до слез, как будто ему только что рассказали лучший анекдот в его жизни.
— Так о чем шла речь? — спросил Георгий, когда хохот прекратился.
— О модерне, друг мой, — ответил Аванес. — Именно о модерне. И знаете что? Артем с присущей ему безапелляционностью заявил, что и здесь, понимаете ли, у России нашлось собственное лицо и собственный путь. Вот вы спросите этого милого патриота, что такое, по его мнению, русский модерн. Ну, спросите!
— Советский союз, я думаю, — предположил Георгий.
— О! — всплеснул руками Аванес. — И вы туда же!
— А что тут удивительного? — вступил в разговор Артем. — Гера совершенно верно обозначил место советского периода в истории страны. Этот самый советский период — единственный имеющийся у нас опыт модерна. Это уникальный в своем роде…
— Вот! — Аванес вперил палец в Артема, но смотрел он на Георгия. — Снова уникальность. На этот раз, правда, в точку. Все мы прекрасно знаем уникальность упомянутого нашим коллегой периода отечественной истории. Снова не сиделось нам, не моглось, не шлось очевидным путем, и посему отправились мы, как всегда, путем уникальным. А теперь этот черный отрезок времени еще и модерн. Разумеется, уникальный!
— Но послушайте, — протестующе взмахнул рукой Артем. — Разве в данном конкретном определении… Разве даст вам что-нибудь отрицание наличия… А! — Артем отвернулся от Аванеса и посмотрел на Георгия. — Вот вы скажите мне, Гера, разве в самом принципе самобытности есть нечто, противоречащее здравому смыслу или, на худой конец, общечеловеческому пониманию основополагающих… Ну, я не знаю…
— Не знаете — это точно, — довольно улыбнулся Аванес.
— Самобытность, как мне кажется, — это не принцип, — пожал плечами Георгий. — Она или есть, или ее нет.
— И у России ее нет? — задал прямой вопрос Артем.
— Есть, — ответил Георгий. — И здравому смыслу это не противоречит.
— Только знаете, что я вам скажу, друзья мои? — вскинулся Аванес. — Провозглашение самобытности само по себе совсем, знаете ли, не самобытно. Все, что сделано значимого в человеческой истории, идет от личного, через национальное к универсальному.
— Брокгауз и Эфрон, — ввернул Георгий.
— Возможно, — немедленно откликнулся Аванес.
— Энциклопедия, значит, — злорадно прошипел Артем.
— И что же? — ничуть не смутился Аванес. — Пусть и энциклопедия. Нашим новоявленным почвенникам неплохо было бы почитать для начала хотя бы энциклопедии. Ведь только тогда самобытность чего-либо стоит, когда это самобытность пути к чему-либо универсальному. А вы все переворачиваете с ног на голову. Эта ваша самобытность…
— А ваша? — неожиданно перебил Георгий. Аванес замялся, чем не преминул воспользоваться Артем.
— Сколько бы вы ни приводили успевших набить оскомину цитат, — сказал он, — это не прибавляет вам убедительности. Так называемая универсальность, которую вы так настойчиво пытаетесь противопоставить самобытности, на самом деле, еще, может быть и не универсальна вовсе. Где доказательства? Почему это изобретенные совсем недавно по историческим масштабам Западной Европой принципы должны всеми безусловно приниматься как универсальные? Странная получается универсальность, которая не вбирает в себя уникальный опыт истории самых разных цивилизаций, а корежит его, отменяет, обесценивает!
— Господи! — воскликнул Аванес. — Это же безответственный дискурс! Ну вы сами-то послушайте, что вы такое говорите!
— А что я такого говорю?
Артем вскинул руки, по левому запястью вниз от ладони скользнул браслет изящных «Rado», обнажая небольшую по размерам свежую татуировку из четырех древних рун. Артем вскоре опустил руки на столик, и манжеты сорочки закрыли татуировку, но Георгий еще несколько секунд смотрел на его левую кисть. Не обращая на него внимания, собеседники продолжали спор, а Георгий на какое-то время утерял нить разговора.
— Что скажете, Гера? — вопрос Артема вывел Георгия из ступора.
— Простите, о чем?
— Об этой самой опасности.
— Я думаю, — отозвался, вздохнув, Георгий, — что есть опасности и пострашнее. Вы, надеюсь, меня извините… У меня сегодня еще… Увидимся.
Он встал из-за столика, подозвал жестом официанта, попросил его записать заказанное на его счет и, еще раз кивнув Аванесу и Артему, пошел к выходу. На улице он, не сделав и пары шагов, остановился, достал мобильник и долго смотрел на него, как будто его неведомым образом успокаивали очертания аппарата.
— Нет-нет, — пробурчал Георгий себе под нос. — Ты сегодня будешь только записной книжкой.
Он осмотрелся, отыскивая взглядом таксофон, обнаружил его в десяти метрах от входа в кондитерскую. Пока Георгий шел к таксофону, он рылся в карманах в поисках телефонной карточки. Она нашлась во внутреннем кармане пиджака рядом с портмоне. Георгий попал карточкой в приемную щель не с первого раза. Порывшись во входящих SMS-ках, он отыскал нужный ему номер телефона и набрал его на железных кнопках таксофона. Последовало пять длинных гудков, прежде чем Георгий услышал в трубке ровный голос:
— Слушаю.
— Мне нужен отпуск, — быстро сказал Георгий. — Немедленно.
— Ты… Ты почему… Откуда ты звонишь? — голос на том конце стал строгим.
— Я звоню из таксофона, — ответил Георгий и поспешил прибавить: — Только попробуй положить трубку!
— Ладно, — спокойно сказал голос. — У тебя одна минута двадцать секунд.
— Мне нужен отпуск, — повторил свою просьбу Георгий. — Хотя бы на три недели. Нужен прямо сейчас.
— Ты же знаешь, что это невозможно, — голос приобрел отеческо-укоризненную интонацию. — Только не сейчас. Не сейчас.
— Именно сейчас! — почти крикнул Георгий. — Ты слышишь, что я говорю тебе? Ты вообще слушаешь, когда я тебе что-нибудь говорю?!
— Ты…
— Не перебивай меня! Я шесть с лишним месяцев живу без исповеди и причастия. Я по горло набит скоромными обедами и поганым кофе. У меня уши болят от того, что я слышу каждый день, когда я не на дежурстве. Я вижу их повсюду. Я… У меня галлюцинации по-моему начались. Мне напиться хочется. У меня…
— Тебе хочется напиться или исповедаться? — голос был слегка насмешливым.
— Это не смешно, — хрипло произнес Георгий. — Я сорвусь. Ей-богу, скоро сорвусь.
— Ну хорошо, хорошо, — голос смягчился. — Я постараюсь что-нибудь придумать. Через неделю. Да, попробую через неделю. Позвони через неделю. Только не звони на резервный номер.
— Ты по основному не ответишь, — глухо сказал Георгий.
— Отвечу, — заверил голос.
— Скажи мне, — Георгий облизал губы. — Серый… Сергей… Это точно?
— Точно, — тихо ответил голос и тут же набрал силу, в нем прорезались нотки назидания. — И именно поэтому мы сейчас должны…
Георгий не стал слушать и повесил трубку на рычаг. Он отошел от таксофона и отдышался.
— Все, — сказал он сам себе. — Все, успокойся. Просто успокойся.
Он долго бесцельно шел по улице. Потом, увидев вывеску какой-то пивной, толкнул ее дверь и вошел внутрь. Отыскав свободный табурет за стойкой, он заказал пол-литра нефильтрованного пива и первый
