- Да.
- 'Северный Орел'?
- Он самый... вы почем знаете?
- На то меня зовут чародеем... Завтра на этой шхуне... я покидаю Венецию. Но прежде чем уйти в море и ответить на ваш новый вопрос, мне бы хотелось, простите, знать... будет ли граф Северный, взойдя на престол, более ко мне снисходителен, чем министры его родительницы? Позволит ли он мне в то время снова навестить его страну?
- За будущее трудно ручаться, по вашим же словам... впрочем, я убежден, что в новый приезд вы в России во всяком случае чайдете более вежливый и достойный чужестранца прием.
Собеседник отвесил низкий поклон.
- Итак, вам хочется знать о судьбе моряка? - произнес он.
- Да,- ответил Павел, готовясь опять услышать что-либо фиглярское, иносказательное, пустое...
- Моряк спасся на обломке корабля у острова Тенериф и некоторое время жил среди бедных прибрежных монахов.
- А теперь? Говорите же, молю вас...
- Год спустя его убили пираты, грабившие прибрежные села и монастырь, где он жил.
- Откуда вы все это знаете?'
Опять - внимание, внимание и еще раз внимание!
' - Я также в то время жил на Тенерифе,- ответил собеседник,- списывал в монастырском архиве одну нужную мне древнюю... рукопись.
'Да что же это наконец? Фокусник он или действительно всесильный маг? - в мучительном сомнении раздумывал Павел.- По виду - ловкий отгадчик, смелый шарлатан, не более.. Но откуда все это сокровенное - берега Африки, имя погибшего корабля... Неужели выдала Катерина Ивановна? Но он ее не видел, она нездорова, все время не выходит из комнат, никого не принимает и нигде не была...'
- Я провожу ваше высочество до палаццо,- сказал искательно и как-то низменно-мещански изгибаясь собеседник,- дозволите ли?
Павел чуть взглянул на мишурно-балаганный, ставший жалким в лучах рассвета, бархатный с блестками наряд мага и, сняв маску, не говоря более ни слова, угрюмо и величаво пошел назад по опустелой набережной'.
Да, именно из этих страниц, как из зерна, попавшего, само собой разумеется, на очень благодатную почву, выросло дерево романа Булгакова. Образ иностранца, мага, то вроде бы шута и фокусника, то всесильного чародея предопределен.
Вспомним, когда Иван Бездомный удивляется про Пилата: 'Да откуда вы все это знаете?' - маг, иностранец, отвечает: 'Дело в том, что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе был у Понтия Пилата, и в саду, когда он с Каиафой разговаривал, только тайно, инкогнито...'
И еще раз во время спора о Канте:
'Ведь говорил я ему (Канту - В.С.) тогда за завтраком: 'Вы, профессор, воля ваша...'
И когда у иностранца спросил Берлиоз (кстати, случайно ли здесь фамилия именно композитора: ведь Павла с магом познакомил Глюк), зачем иностранец приехал в Москву, тот ответил:
'...Тут в государственной библиотеке обнаружены подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского, десятого века. Так вот требуется, чтобы я их разобрал. Я единственный в мире специалист'.
И тогда Берлиоз удивляется:
'Откуда же сумасшедший знает о существовании киевского дяди?'
Искра замысла состояла в том, что этот маг, незнакомец, иностранец (терминология одновременно и Данилевского и Булгакова), вновь посетил Россию не в Петербурге и не во времена Павла I, а в Москве в 1929 году. И с чем он столкнулся. И что из этого произошло. Остальное - дело необузданной фантазии Михаила Афанасьевича. Ведь толчок уже дан.
Впрочем, обузданной фантазии, ибо она заключена в строгую и безупречную форму его романа.
* * *
У монголов традиционная обувь - сапоги с носками, загнутыми кверху. Оказывается, это для того, чтобы бережнее ступать по земле, не ковырять, не ранить, не портить землю. Каков путь от этих загнутых носков до бульдозеров, экскаваторов, взрывных работ!
* * *
До Лермонтова не было в русской поэзии случая (а возможно, и в мировой), чтобы человек посмотрел на землю сверху, к космической высоты. До тех пор смотрели все снизу на облака, на звезды, на птиц. Крестик колокольни казался недостижимо высоким. Пушкин, правда, посмотрел на Кавказ сверху, но все же с высоты лишь самого Кавказа: 'Кавказ подо мною, один в вышине...' Но разве же это высота?
И над вершинами Кавказа
Изгнанник рая пролетал:
Под ним Казбек, как грань алмаза,
Снегами вечными сиял,
И, глубоко вниэу чернея,
Как трещина, жилище змея,
Вился излучистый Дарьял...
Можно спросить у наших космонавтов: с какой высоты Казбек покажется алмазным сверкающим камешком?
* * *
Человек, говорят, получает большую часть информации о внешнем мире до трехлетнего возраста. Наверное, так и есть. Но дело еще и в том, что это все подлинная, бесспорная информация. Темно - светло, сладко - горько, тепло холодно, ласка - боль, снег - дождь, мама - папа, солнце, одуванчик, земля, вода, облака, пол, окно, каша, сон, кошка, веник и так далее.
Всю остальную жизнь он будет вместе с тем получать информацию, стремящуюся подчас сбить его с толку и авести в заблуждение. О белом подчас ему будут внушать, что оно черное, о горьком - что оно сладкое, о зле - что оно добро, о фальшивом - что оно подлинное...
* * *
Конечно, жалко, что сказано не мной. Но если собирают спичечные коробки, марки и разные этикетки, то почему не положить в копилку чужие, но гениальные выражения?
Например, кто-то сказал, что пуля Мартынова срезала верхушку с дерева русской поэзии, после чего оно пошло расти в сучья (!!!). А кто-то другой сказал про глаза немолодой уже женщины, что они, глаза, как в бокале вчерашнее шампанское.
* * *
В человеческой истории есть ряд людей, с.лава к которым (печальная слава) пришла не сама по себе, а потому, что они соприкоснулись с великими личностями. 'Назовут меня, сразу же назовут и тебя' - так сформулировал зто М. Булгаков в своем удивительном романе.
Таковы в древности Понтий Пилат и Брут, а в нашей истории Дантес и Мартынов.
* * *
Один литературовед остроумно и тонко предположил, что название своего главного романа Лев Толстой взял из 'Бориса Годунова':
...В часы,
Свободные от подвигов духовных,
Описывай не мудрствуя лукаво
Все то, чему свидетель в жизни будешь:
Войну и мир...
* * *
Когда фамилия становится именем, она начинает обладать некоей магией, так что мы уже не думаем о фамилии. Разве мы когда-нибудь вспоминали, что Толстой (несмотря на облагораживающе-смещенное ударение) все же не более чем толстый? Разве когда-нибудь мы задумывались, что фамилия нашего великого поэта происходит от будничной пушки, из которой палят? Блок воскликнул даже: 'Веселое имя - Пушкин!' Так что же веселого в паляшей пушке? Но имя это дополним - не только веселое. Оно светлое, скорбное, грустное, яркое, утонченно-изысканное, простое, народное, мудрое, романтическое, страдальческое, великое, оно - Пушкин.
* * *
Сидишь пишешь прозу. Написал несколько страниц. Время еще есть. Можно написать еще две-три странички. Можно. Но я останавливаю 'станок'. Я знаю, что завтра с утра я эти две-три странички напишу лучше.
* * *
В ЦДЛ парикмахер Соломон. Ему, наверное, уж к восьмидесяти. Одиннадцати лет его где-то в Курске (или Брянске) отдали в мальчики парикмахеру, и с тех пор он связан с этой профессией. За жизнь он сформулировал два афоризма.
1. Если вы садитесь в кресло, а мастер спрашивает: 'Как вас подстричь?' уходите, это не мастер.
2. Лучше ходить заросшему и лохматому, чем плохо подстриженному.
* * *
В областном городе, в солидном учреждении на лестнице по серому цементу нарисована бордовая ковровая дорожка (суриком). Вот так оно и получается: там, где быть бы ковровой дорожке, просто накрашено суриком.
* * *
В Бурятии, на берегу Байкала, в колхозе угощали омулевой ухой. Председатель колхоза (а ездили мы туда осматривать обломки знаменитого Посольского монастыря), подвыпив вместе с нами и равноценно захмелев, восклицал время от времени: 'Главное для меня - это погрузочно-разгрузочные работы!' Поговорим-поговорим о чемнибудь другом, а он опять возьмет и проникновенно воскликнет: 'Нет, главное для меня - это погрузочно-разгрузочные работы!'
* * *
Свойствеино ли животным чувство скуки? Не тогда, когда животное может обрадоваться встрече с
