Гонсолен, вы находились в саду?
— Да, я там был.
— Но при этом не считаете себя виновным в совершении преступления?
— Нет, не считаю.
— Если вы не имели больше никаких дел с господином Гонсоленом, то по какой причине вы находились в этом месте в такой час? Почему, вместо того чтобы войти в калитку, как друг, вы перелезли через стену у сосновой аллеи, как вор?
— Это я могу объяснить. Как вам известно, я был в парке, но когда услышал выстрел, то бросился к дому, подумав, что, возможно, кому-то понадобилась помощь.
— Для чего же было перелезать через стену?
— Чтобы выиграть время.
— Но почему вы потом сбежали?
— Я подумал, что мое присутствие будет превратно истолковано.
— Что вы видели?
— Ничего. Я успел добежать только до конца аллеи и потом вернулся.
— Вы лжете, ваши следы ведут к самой двери дома.
— Это могли быть и не мои следы, а кого-то другого.
— Итак, как я вижу, вы продолжаете отпираться… Подумайте хорошенько.
— Мне не о чем думать, господин судебный следователь. Я не убивал господина Гонсолена.
Дампьер пожал плечами:
— Томас Луар, в ваших интересах сказать нам правду. Против вас свидетельствует множество улик, и их может оказаться вполне достаточно, чтобы осудить вас. Ваше положение очень шатко, и только признанием и искренним раскаянием вы, вероятно, сумеете добиться некоторого снисхождения.
Томас резко поднял голову.
— Мне не нужно ваше снисхождение, — сказал он. — Ваше дело — установить истину. Может, против меня и есть улики, но я утверждаю, что не виновен. Если бы я убил, то признался бы.
— Объясните, по крайней мере, ваше присутствие в саду ночью…
— Я не могу этого сделать.
— Что ж, мне и так об этом известно, — заметил Дампьер. — Я хотел проверить вашу искренность.
Томас окинул его помутившимися взглядом.
— Я вас не понимаю, — пробормотал он с меньшей уверенностью в голосе.
— Сейчас поймете.
Следователь встал и посмотрел Луару в глаза.
— Вы были любовником госпожи Гонсолен! — заявил он.
— Это ложь. Какая ужасная клевета! — побледнев, пролепетал Томас Луар.
— Вы опять все отрицаете? Тогда я напомню вам содержание письма.
И Дампьер прочел пораженному лесорубу письмо, в котором он назначал Мадлен свидание в ту самую ночь, когда Гонсолен был убит. Как это письмо очутилось в руках Дампьера? Этого Томас не мог знать.
— Вы будете уверять меня, что это письмо не от вас? — спросил следователь.
— Нет, это письмо действительно написал я.
— Вот видите, преступление объясняется достаточно просто. Вы были любовником госпожи Гонсолен…
— Это неправда! — запальчиво перебил его Луар. — Я любил ее, но любовником ее не был.
Дампьер недоверчиво улыбнулся.
— Это письмо, — сказал он, — доказывает, что между вами и госпожой Гонсолен существовали близкие отношения. Вы были ее любовником, повторяю, и это объясняет убийство господина Гонсолена. Он, вероятно, узнал о вашей преступной связи и, желая избежать огласки, довольствовался тем, что прогнал вас. Так как он с тех пор окружил свою жену самым пристальным вниманием, ваше письмо попало ему в руки. Исследования, которые мы с доктором Маньяба провели в гостиной, где было совершено преступление, указывают на то, что вы убили Гонсолена, поддавшись порыву ревности и желанию отомстить. Теперь остается лишь выяснить, кто помогал вам. У вас был сообщник, оставивший следы на снегу. Итак, кто он?
— Я не виновен, и никакого сообщника у меня не было. Вы полагаете, что в саду кто-то был, но это еще не доказывает, что этот человек — убийца. Повторяю вам в последний раз: я не виновен. Я не имею никакого отношения к этому преступлению, и вам следует искать другого подозреваемого. Вы видите, что я говорю с вами очень спокойно. Я признался в том, что было, но я не могу взять на себя преступление, которого не совершал.
— Вы ни в чем не признались, Томас Луар, вы лишь не стали отрицать очевидное. Если даже предположить, что человек, о котором я говорю, не ваш сообщник, вы не могли не видеть его. В одно и то же время вы находились с ним в одном и том же месте. Это следует из показаний Гиде и Жервезы.
— Я не понимаю, что вы имеете в виду. Я никого не видел. В противном случае я навел бы вас на верный след и помог бы доказать свою невиновность.
— Предупреждаю вас, Томас Луар, что вы пытаетесь опровергать очевидные вещи. Вы не могли не видеть этого человека. Ваш отказ назвать его имя служит лишним доказательством того, что он ваш сообщник и что вы виновны. Прежде чем вы снова отправитесь в тюрьму, я советую вам сказать все и тем самым заслужить снисхождение судей. В последний раз вас спрашиваю, вы будете говорить?
Луар на секунду задумался, но потом сказал очень серьезно:
— Благодарю вас за доброту, господин судебный следователь, но мне нечего прибавить к тому, что я уже вам сообщил.
XIV
Следствие продолжалось еще несколько дней. Всех свидетелей, чьи показания могли оказаться полезными, допросили. Томасу Луару устраивали очную ставку с крестьянами, но это так и не разъяснило таинственного дела. Ничего не изменилось и через две недели: лесоруб на допросах по-прежнему сохранял спокойствие и взвешивал каждое слово.
— Я могу заверить вас только в одном — в своей невиновности, — повторял он. — Я не намерен объяснять свое присутствие в саду в момент убийства. Да, я любил Мадлен, но ее любовником не был. И никакого сообщника у меня нет.
Несмотря на то что Томас Луар продолжал стоять на своем и тем самым заводил следствие в тупик, ему продолжали задавать одни и те же вопросы. Однажды он не выдержал и выкрикнул с гневом в голосе:
— Из всего, что я слышу, явствует, что госпожа Гонсолен была свидетельницей преступления. Допросите ее, и вы узнаете всю правду!
Дампьер возразил ему:
— Вы так говорите, потому что знаете, что госпожа Гонсолен не может сообщить нам никаких подробностей об этом преступлении. Она помешалась!
— Так вылечите ее.
— Надо иметь терпение, — произнес судебный следователь каким-то странным тоном и пристально посмотрел на лесоруба, который, однако, не потупил взгляд.
Несколько раз Томаса Луара приводили в больницу на очную ставку с Мадлен, чтобы пробудить воспоминания молодой женщины о преступлении, но все тщетно. Состояние госпожи Гонсолен не улучшилось, напротив, оно ухудшалось день ото дня. За ней постоянно наблюдали: ни одно ее движение, ни один взгляд, ни одно слово не оставались без внимания. Мадлен еще не подвергли усиленному лечению, потому что Маньяба продолжал считать ее помешательство мнимым. Доктор хотел дать симптомам болезни,
