очарованный странник, в полной неприкосновенности. Капитана и старлея затоптали как-то одновременно: вот только что они мощно отмахивались, кряхтели, круша налетчиков, точно кегли, а вот уже зарылись носами в землю, и боевики в балахонах, деловито пыхтя, месят их ногами, превращая в глину. У Полины вышибли из рук электрическую дубинку, повалили, и один из боевиков, ловко ухватив ее за ноги, волоком потащил к кустам. Я все еще растерянно хлопал глазами, когда наступил и мой черед. Пробегая мимо, один из бандитов, с ленцой, будто спохватясь, засадил мне пяткой в живот. Потом добавил сверху кулаком.
— Отдыхай, дядя! — и умчался, довольный собой.
Я уж думал, спектаклю конец, но оказалось, второе действие впереди, еще более захватывающее, чем первое. Его я досмотрел, стоя на коленях среди разбросанных в нелепых позах тел — двое ментов и трое- четверо «балахонов». Под успокоительно моросящим серым дождичком.
Полину подтащили к черной легковухе, кто-то изнутри открыл заднюю дверцу — и тут на стоянке возникло новое действующее лицо — мужчина в спортивной куртке, в широких спортивных штанах, с палкой наперевес. Палка напоминала шест для прыжков в высоту, но была, пожалуй, раза в два короче. Мужчина держал ее перед собой в вытянутых руках и раскручивал в разные стороны, словно она не давала ему покоя.
— Эй, мужички! — насмешливо окликнул он. — Оставьте дамочку в покое. Бросьте ее! Она же тяжелая.
По голосу я его узнал: это был Трубецкой собственной персоной. Те двое, кто нес Полину, замерли как вкопанные, зато остальные пятеро или шестеро развернулись, оценили обстановку и гуртом двинулись на безумца. Показалось, я даже слышал их довольные смешки: дескать, сейчас, парень, сейчас мы тебе сделаем дамочку!
Не дойдя до Трубецкого, «балахоны» рассыпались и начали его окружать. Но не успело кольцо замкнуться, как шест в его руках, будто сам по себе, описал несколько свистящих оборотов, произведя среди нападающих сокрушительную вырубку. Из пятерых на ногах осталось двое. Уследить, как и куда наносились удары, было невозможно. Двое оставшихся на ногах попятились, что-то недружелюбно клекоча. Шест продолжал вращаться, напоминая целый клубок змей, исполняющих жуткий танец. «Балахоны» побежали к машинам. Трубецкой шел за ними, крича:
— Оставьте женщину, говорю по-хорошему, придурки!
Из машины на асфальт вывалился юркий мужичонка, показавшийся с моего зрительского места нестрашным и маленьким, почти мальчишкой. Но от этого мальчишки потянулись в сторону Трубецкого пульсирующие огненные стрелы. Боец, прижав приклад к брюху, палил из автомата. Трубецкой качнулся туда-сюда, опираясь на шест, и рухнул на бок. Издав торжествующий вопль, мальчишка ринулся к нему, но не сделал пары шагов, как словно наткнулся на стену лбом. Несколько мгновений он изумленно вглядывался вперед, бросил автомат, погладил себя ладонью по животу и поднес руку к глазам. Слышно было, как он сказал «Ах!» — потом сел и наконец лег на асфальт. Все его движения казались абсолютно осознанными, хотя и противоречили здравому смыслу: так вел бы себя человек, который в разгар боя вдруг плюнул на все и улучил минутку, чтобы вздремнуть. Сначала я ничего не понял, кроме того, что Трубецкому и автоматчику хана, но, оглянувшись, увидел, что оживший капитан, приставив к упертой в землю руке пистолет, уже выцеливает следующую жертву.
Тут же выяснилось, что и Трубецкому никакая не хана: резво вскочив на ноги, он одним махом одолел расстояние до машины, куда двое боевиков, под шумок, почти запихнули Полину. Машина выпадала из света прожектора, замкнутая в темное пятно, и мне было не очень хорошо видно, как действовал Трубецкой своим смертоносным шестом, зато я отчетливо услышал несколько характерных звуков: так лопаются брошенные на пол горшки. Капитан пальнул еще разок и разнес вдребезги переднее стекло, но даже я понял, что это лишний шум. Трубецкой, взвалив Полину на плечо и не выпуская из руки шест, бежал к нам.
— Давненько не виделись, — обратился ко мне. — Встать сможешь? Быстро надо сматываться.
Об этом я и сам догадывался. Кое-где на асфальте закопошились «балахоны», и двое (или больше?) мужчин, оставшихся у машины, о чем-то шушукались. Один из них поднес к губам рацию. Капитан, стрелявший из положения лежа, теперь тоже был на ногах. Бодро спросил:
— Шеф, может, еще вмазать пару горяченьких?
— Не надо, — отозвался Трубецкой. На плече у него затрепыхалась Полина.
— Да опусти же меня, Эдька! Я же не мешок с отрубями.
Очутившись на земле, бросилась ко мне и помогла встать.
— Мишенька, не ранен?
— Вроде нет. А ты?
— Надо сматываться, пошли, — повторил Трубецкой.
Все происшествие, которое я долго описываю, в действительности, как я понял, взглянув на наручные часы, заняло около четырех минут. Так же накрапывал смутный дождик, мирно блестел асфальт, да и Трубецкой поторапливал нас таким обыденным тоном, словно опаздывал куда-то на ужин. А что в самом деле? Нормальное ночное приключение с двумя-тремя трупами.
Трубецкой, подхватив нас с Полиной под руки, обернулся к капитану:
— Бери Костика и за мной!
Костик, старлей, тем временем тоже начал подавать признаки жизни: заворочался, сел, очумело тер виски ладонями.
— Ребята, где мы?
— По уши в дерьме, — сообщил ему капитан.
Свой шест Трубецкой нес под мышкой. Обогнув угол здания, мы вышли на главную площадь. Здесь было довольно много людей, автобусы, стоянка такси. Но никто не обратил на нас внимания. По-видимому, выстрелы на этой территории такие же привычные звуки, как рев самолетных турбин или карканье ворон. Трубецкой подвел нас к «мерседесу», припаркованному возле игральных автоматов, открыл заднюю дверцу. Отдал какие-то распоряжения капитану. Я только понял:
— Жди звонка!
Втроем втиснулись на заднее сидение — плюс шест. Впереди, рядом с водителем, сидела моя старая знакомая Лизавета.
— Ой! — пискнула она возбужденно. — Как вы долго, Эдуард Всеволодович! Михаил Ильич, добрый вечер!
— Ночь уже, — поправил я. — Здравствуй, Лиза.
Реванув, машина сорвалась с места точно так, как взлетает истребитель. Лиза никак не хотела угомониться:
— С приездом вас, Михаил Ильич! Не угодно ли сигарету? Или глоточек виски?
— От глоточка не откажусь.
— Лиза, успокойся, — укоротил девушку Трубецкой. — Ты же видишь, Мишель на этот раз с супругой.
Ночное шоссе с редкими встречными огоньками ложилось под колеса с мягким, восковым хрустом. Скорости не чувствовалось, но стрелка на спидометре стояла на «150». Лиза протянула нам фляжку в бархатном футлярчике. Мы с Полиной сделали по глотку, Трубецкой отказался. Если это было виски, значит, до этого я всю жизнь лакал молоко. Гремучая, с ядовитым запахом жидкость.
— Ты чего налила, — спросил я, — керосину, что ли?
Лиза захихикала. Мы уже въехали в Москву, а Полина не произнесла ни слова. Это меня немного беспокоило.
— Полюшка, как себя чувствуешь?
— Все хорошо. Поговорим дома.
Хотел бы я знать, где теперь мой дом.
Чтобы только не молчать, обратился к Трубецкому:
— Эдуард, как называется эта палка, с которой ты так ловко управляешься?
Трубецкой, вроде бы задремавший, охотно объяснил:
— Название тебе ничего не скажет. Палки бывают трех видов, различаются по длине и по материалу. Эта, из ротанга, моя любимая — в ней двадцать четыре дюйма. Мой первый учитель, филиппинец, называл
