Честно говоря, я был счастлив видеть Трубецкого, всем своим видом излучавшего спокойствие неведомой мне силы.
— Что же будет через десять минут?
— Пойдем выкуривать гадину из норы. Этот гнойничок пора вскрыть. Давно пора.
— Попить бы на дорожку.
— Через час залью тебя шампанским. Потерпи. Ты хоть знаешь, где очутился?
— Нет.
Трубецкой рассказал. Старинный особняк в центре Москвы, владение Циклопа. Стационарный застенок и офис, и тренировочный спортивный комплекс, и винный погребок. Трубецкой и без наводки Руслана догадывался, что меня содержат именно здесь. Одно из любимых обиталищ Игнатки. Ему кажется, здесь он в безопасности, как Президент в Барвихе. Трубецкой бывал тут раньше, знаком со здешним распорядком. По ночам в доме дежурят не более двух десятков бойцов, правда, отменно обученных. Личный резерв Сырого. Основная часть этого резерва уже блокирована в левом крыле, в спальном помещении. Связь отключена. Три выхода заминированы, четвертый, парадный, — свободен. Кабинет и спальня Сырого на третьем этаже. Сейчас туда и направимся, вот только получим подтверждение, что путь открыт.
Подтверждение поступило сразу после этих слов. На груди Трубецкого запищала какая-то пуговица, и он, склонив голову, отдал распоряжение:
— Понял. Иду. Всем на выход.
— Лиза с тобой? — спросил я.
— Где же ей быть?
Усатая рожа лежала поперек коридора рубильником кверху. Глаза мечтательно закрыты. Возможно, видит сон, как мочится на всех своих врагов, а возможно, усоп. За первым поворотом коридора повстречали стройного юношу в таком же, как у Трубецкого, черном спортивном костюме, с рацией в руке, с расстегнутой кобурой на поясе. При близком рассмотрении оказалось, что это не юноша, а Лиза.
— Только что о тебе вспоминали, — обрадовался я. Лиза молча меня обняла и поцеловала в губы.
— Я думала о вас, Михаил Ильич.
— Я тоже, — потупился я. Наша вылазка, похоже, превращалась в увеселительную прогулку.
— После намилуетесь, — буркнул Трубецкой. — Ишь как вас тянет друг к другу. Я еще когда заметил.
По пути на этажах наткнулись еще на двух бойцов Трубецкого, одетых в черное и в черных беретах. Оба с короткоствольными автоматами. При нашем приближении вытягивались в струнку, а я машинально вздрагивал. Трубецкой удовлетворенно кивал.
— Операция захвата по схеме Джона Белью, — объяснил он. — Есть такой знаменитый террорист в ИРА. Ты, наверное, о нем слышал, Мишель?
— Твой коллега?
— Гудели пару раз. Я для них группу готовил в Южной Африке.
Что бы он сейчас ни ляпнул, я ему верил. Сознание было заторможено, но мозг ясен. Так же себя чувствуешь, если натощак, с похмелья хлопнешь сто пятьдесят грамм и выкуришь сигарету. Тут нам попалась дверь с крупной буквой «М».
— Туалет, — обрадовался я. — Там же есть умывальник? Я бы водицы попил.
— Попей, — согласился Трубецкой. — Почему нет. Отлей заодно.
Он сам зажег свет, потому что мне нипочем не отыскать бы выключатель. Туалет был чистый, большой, со стенами, выложенными необыкновенно красивой серебристой плиткой. С тремя отдельными кабинками. И с роскошным умывальником, над которым висел электрический вентилятор со странной надписью «ЗИКС!». Я наладил теплую воду и сунул голову под кран. Не только попил, но и освежился, затопив половину комнаты. Трубецкой прокомментировал:
— Гигиеничный ты человек. И это еще раз говорит о том, что Полина сделала правильный выбор. Может, зубешки почистишь?
Так, пошучивая, добрались до третьего этажа, где в полутемном коридоре встретили еще одного человека в черном, сидящего на корточках у одной из дверей. Лицо было закрыто полумаской; когда он встал, то оказался ростом под потолок. При этом весь был обмотан то ли пулеметной лентой, то ли альпинистским страховочным тросом. Да и дверь, возле которой он дежурил, была приметная: двустворчатая, выделанная затейливой резьбой, с массивной бронзовой ручкой.
— Ну? — спросил Трубецкой.
— Спит, как сурок, — доложил атлет. — Я проверил.
— Как проверил?
— Да я же заглядывал.
— Не разбудил, Толяныч?
— Да я же осторожно, на цыпочках.
— Ну что, Мишель, пошли?
— Пошли, — сказал я тоном Петрухи из замечательного фильма «Белое солнце пустыни».
— Вставай, Игнатушка! — Трубецкой потряс его за голое плечо. Сырой спал так крепко, словно репетировал смерть. На тумбочке рядом с кроватью какие-то склянки, пузырьки, рюмка, пепельница с окурками. Спальня, обставленная мягкой мебелью вкрадчивых, бледно-серых тонов, вполне в соответствии с запросами хозяина, все-таки оставляла впечатление нежилой, как бы еще не вывезенной из магазина. С мускулистой шеи Сырого свесился на подушку золотой медальон — знак Водолея.
— Игнатушка, — Трубецкой продолжал его трясти. — Божий суд проспишь, голубчик!
Наконец Сырой открыл глаза. В них не было привычной гнили, и вообще не было никакого выражения.
— Ах, это ты, Труба? — молвил с досадой. — Добрался все же? Ну и что дальше?
Трубецкой опустился в кресло, трость установил между ног.
— Дальше? Хороший вопрос. Я тоже над этим думал. Проще всего было пристрелить тебя прямо во сне. Но как-то это неблагородно, как-то примитивно, ты не находишь?
— Оставь свои шуточки для девочек, — Сырой, сморщившись, подтянулся на подушке повыше. — А этого зачем притащил? Без него не могли столковаться?
— Да нам вроде не о чем больше столковываться, Игнатушка. Вроде все уже предельно ясно.
— Что ты имеешь в виду?
— Только то, что сказал. Вставай, голубчик, вставай! Скоро рассветет, а мне еще в одно место надо успеть.
Сырой потянулся к тумбочке.
— Разреши, сигареты возьму?
— Не стоит. Там же у тебя пистолетик, верно? Любишь с пистолетиками баловаться, как урка какой- нибудь. Стыдно, Игнат!
Сырой не послушался. Распахнул створку тумбочки и сунул руку внутрь, но в ту же секунду на его кисть обрушился орехово-свинцовый набалдашник. Трубецкой, кажется, даже не пошевелился. Вторым толчком трости захлопнул тумбочку. Сырой поднес к глазам мгновенно распухшую руку. Заметил с удивлением:
— Больно!
Я решил, пора и мне обронить словечко, а то что я все как посторонний.
— У вас тут, Игнат Семенович, обстановка роскошная, но несколько неуютно. Как в комиссионке.
Сырой отреагировал на мое замечание, словно на писк заговорившего клопа.
— Надо было еще вчера тебя шлепнуть, писатель. Хорошее нельзя откладывать на потом.
— Справедливо подмечено, — поддержал Трубецкой. — Но это бы ничего не изменило. Не стоило Полинкину девочку умыкать. Вот где твоя главная ошибка. Ты же знаешь, как она к этому относится. Женщина балованная, вспыльчивая. Не рассчитал ты, голубчик.
