— Что же, пойду в чайный дом и узнаю, нет ли каких новостей. В моем доме только дураки, да дети, да старик, выживший из ума.
По дороге в город его дурное настроение усилилось, потому что он вдруг вспомнил, что ему за всю жизнь не купить бы этих новых участков земли, если бы О-Лан не украла горсти драгоценных камней в доме богача и не отдала их ему, когда он ей велел. Но вспомнив это, он еще больше рассердился и подумал, словно желая заглушить голос сердца:
«Что же, ведь она не знала, что делает. Она взяла их ради удовольствия, как ребенок хватает горсть зеленых и красных леденцов, и так и носила бы их на груди, если бы я не узнал об этом».
Потом он подумал, неужели она все еще прячет жемчужины между грудями. Прежде это ему казалось странным, и иногда он задумывался над этим и представлял себе спрятанный жемчуг, а теперь он думал об этом с презрением, потому что груди стали у нее дряблыми и отвислыми от частых родов и потеряли красоту, и носить между ними жемчужины было глупо и бесполезно.
Но все это было бы ничего, если бы Ван-Лун оставался бедняком, или если бы вода не затопила его полей. Но у него были деньги. В стене его дома было спрятано серебро, и мешок серебра лежал под черепицей нового дома, и в той комнате, где он спал с женой, в сундуке было серебро, завернутое в тряпку, и серебро было зашито в цыновку под их кроватью, и пояс у него был полон серебра. И теперь, вместо того чтобы уходить от него, как живая кровь вытекает из раны, серебро лежало у него в поясе и жгло пальцы, когда он касался его, и словно просило, чтобы его начали тратить. И он перестал жалеть серебро и начал думать, что ему сделать, чтобы жить веселее.
Все казалось уже не так хорошо, как прежде. Чайная лавка, куда, бывало, он входил с робостью, чувствуя себя деревенщиной, теперь казалась ему грязноватой и бедной. В старое время никто не знал его, и мальчишки-прислужники обращались с ним дерзко, а теперь люди подталкивали друг друга локтем, когда он входил, и шептали друг другу:
— Это Ван-Лун из деревни Ван, тот самый, который купил землю у дома Хуанов, в ту зиму, когда умер старый господин и был большой голод. Он теперь богач.
И Ван-Дун, слыша это, садился с равнодушным видом, а в сердце своем он безмерно гордился собой. Но в тот день, когда он упрекал свою жену, даже почтение, которое ему оказывали, не доставляло удовольствия, и он угрюмо пил чай и думал, что в жизни его все не так хорошо, как ему казалось.
И вдруг ему пришло в голову:
«Почему это я должен пить чай в этой лавке, у кривоглазого хорька, зарабатывающего меньше, чем поденщик у меня на поле, — я, владелец земли, у которого сыновья учатся в школе?»
И он быстро поднялся с места, бросил деньги на стол и вышел, прежде чем кто-нибудь успел с ним заговорить. Он долго бродил по городским улицам, сам не зная, чего ему нужно. Проходя мимо палатки сказочника, переполненной народом, он ненадолго присел на конец скамейки и прослушал рассказ о старых временах в трех царствах, когда воины были отважны и мудры. Но в нем все еще не улеглось беспокойство, и он не мог, как другие, подчиниться обаянию сказки, и звук маленького медного гонга, в который ударял сказочник, утомил его слух, и он снова встал и вышел на улицу.
Был в этом городе большой чайный дом, только что открытый одним южанином, который знал толк в таких делах. И Ван-Луну случалось прежде проходить мимо этого дома, и каждый раз он с ужасом думал, сколько денег тратится там на игру в карты и в кости и на дурных женщин. Но теперь, гонимый беспокойством праздности и томимый желанием заглушить упреки совести, которая говорила ему, что он был несправедлив к жене, он направился к этому дому.
В своем беспокойстве он невольно искал новизны: ему хотелось видеть и слышать что-нибудь новое. И случилось, что он переступил порог нового чайного дома и вошел в большую, ярко освещенную комнату, которая была вся заставлена столами и открывалась прямо на улицу. Он вошел, держась смело и стараясь казаться еще смелее, потому что внутренно он робел и не мог забыть, что всего несколько лет тому назад он был беден и нанимался таскать рикшу по улицам большого южного города.
В большом чайном доме он не спеша заказал себе чаю, пил его и с удивлением оглядывался по сторонам. Он сидел в большом зале, где потолок был украшен позолотой, а по стенам висели картины, нарисованные на белом шелку и изображающие женские фигуры. Этих женщин Ван-Лун разглядывал исподтишка, и ему казалось, что таких женщин можно видеть только во сне, наяву он ни одной такой не встречал. И в первый день он посмотрел на них, выпил свой чай и ушел.
Но вода все не сходила с его полей. И Ван-Лун каждый день ходил в чайный дом, заказывал чай, сидел один и пил чай, разглядывая портреты красивых женщин. И каждый день он сидел все дольше, потому что ему нечего было делать на своей земле или в доме. Так могло бы продолжаться много дней, потому что, несмотря на спрятанное во многих местах серебро, он все еще с виду походил на деревенщину, и на нем одном во всем богатом чайном доме была бумажная одежда, вместо шелковой, и он один носил еще длинную, спускавшуюся по спине косу, какой не станет носить ни один горожанин. Но однажды вечером, когда он пил чай и разглядывал портреты, сидя за столом в дальнем углу залы, кто-то сошел по узкой лестнице, которая прилепилась к дальней стене и вела в верхний этаж. Чайный дом был единственное двухэтажное здание во всем городе, кроме Западной пагоды, пять этажей которой высились недалеко от Западных ворот. Но пагода постепенно суживалась кверху, а второй этаж чайного дома был ничуть не меньше той части здания, которая стояла прямо на земле. По вечерам из окон второго этажа раздавалось громкое пение женских голосов и нежное звучание струн лютни, тихо перебираемых девичьими руками. Звуки музыки можно было слышать на улице, особенно после полуночи, но там, где сидел Ван-Лун, стук посуды, говор множества людей, которые пили чай, и резкий стук костей заглушали все другие звуки.
Вот почему в этот вечер Ван-Лун не расслышал, как скрипела узкая лестница под ногами спускавшейся по ней женщины, и вот почему, не думая, что кто-нибудь здесь может его знать, он сильно вздрогнул, когда кто-то дотронулся до его плеча. Повернув голову, он увидел узкое и красивое женское лицо, лицо Кукушки, в чьи руки он высыпал драгоценности в тот день, когда покупал землю, и чья рука твердо держала дрожащую руку старого господина и помогла ему как следует поставить печать на купчей. Она засмеялась, увидев Ван-Луна, и смех ее походил на хриплый шопот.
— Неужели это Ван-Лун, крестьянин? — сказала она, коварно растягивая слово «крестьянин». — Никак не думала, что тебя можно встретить здесь!
Ван-Лун решил во что бы то ни стало показать этой женщине, что он не деревенщина; он рассмеялся и сказал чересчур громко:
— А разве у меня деньги хуже, чем у других людей? Теперь у меня нет недостатка в деньгах. Мне повезло.
Кукушка остановилась, и глаза у нее сузились и заблестели, как у змеи, а голос стал вкрадчивым и мягким, как масло, льющееся из кувшина:
— Кто же об этом не слыхал. И где же можно лучше истратить деньги, если у человека есть лишние, сверх того, что нужно на жизнь, как не здесь, где веселятся богачи и куда знатные господа собираются для веселья и проводят время в пирах и удовольствиях? Нигде нет такого вина, как наше! Пробовал ты его, Ван-Лун?
— Я пил только чай до сих пор, — ответил Ван-Лун почти со стыдом. — Я еще не притрагивался ни к вину, ни к костям.
— Чай, — повторила она, визгливо смеясь. — Но у нас есть вино «Тигровая кость» и «Вино рассвета», и душистая рисовая водка. Для чего же ты пил чай?
И когда Ван-Лун опустил голову, она сказала вкрадчиво и мягко:
— И думается мне, ты ни на что другое не смотрел, не так ли? Например, на хорошенькие маленькие ручки, на душистые щечки?
Ван-Лун еще ниже опустил голову, и кровь бросилась ему в лицо. Ему казалось, что все вокруг смотрят на него с насмешкой и прислушиваются к голосу женщины. Но когда он набрался духу и бросил взгляд из-под ресниц, то увидел, что никто не обращает на них внимания и кости стучат все так же громко, и сказал растерянно:
— Нет, нет, я не смотрел. Я… только чай…
Тогда женщина снова засмеялась и, указывая на картины, сказала:
— Вон они, их портреты. Выбирай, какую из них ты хочешь видеть! Положи серебра в мою руку, и я
