я не перепутала: вы — Саша?.. У меня это бывает: на имена плохая память… и на лица… и на даты… В общем, Александр, держитесь!
Я долго смотрел на захлопнутую за ней дверь, смотрел, точно на картину, всё ещё видя на белой эмали изображение Томы со вздёрнутым вверх указательным пальцем… Потом пошёл на кухню, подышал тем воздухом, который ещё недавно был в её лёгких, потом сел на её табурет и просидел на нём до трёх ночи. Я был глубоко и ярко счастлив. Я был счастлив почти так же как в тот день, когда понял, что мой лучевик работает. Почти так же. Всё же у меня хватило ума признать, что тогдашнее счастье было и острее, и насыщеннее, и твёрже. Это было счастье, данное надолго, может быть, на всю жизнь: что там ни случись со мной в будущем, а лучевик-то работает, и главное дело сделано. А нынешнее счастье было подобно запаху цветов: налетел ветер — и ты идёшь в райском облаке аромата, улетел ветер — и где это облако, как его догнать? В три часа ночи я вышел на тёмную улицу, сделал по городу два-три круга, и лишь после этого немного пришёл в себя.
Потом, лёжа в постели, я думал до утра:
«Хорошо, она упорно называла меня Сашей… Что это? В самом деле — забывчивость, или… Или она нарочно это делала: вот, мол, мне всё равно, как тебя зовут, я не хочу запоминать твоё имя, кто ты такой, чтобы я помнила твоё имя, больно мне твоё имя нужно!.. То есть, она хочет показать, что равнодушна ко мне, а следовательно, на самом деле, она не вполне равнодушна… Но она не хочет этого признать, она хочет оставаться вечно влюблённой в своего толстопузого Славика, который честит её перед всем миром почём зря… Остальные, мол, для меня не существуют, мне, мол, имён их помнить не обязательно… А сама, конечно, помнит: что тут не запомнить — Андрей, — подумаешь, какие сложности!.. Нет, вот Славик — это мужчина её судьбы, удрал с омоложенной бабкой, прельстился её коровьим вокалом и рассказывает всем всякие гадости… Вплоть до того, как у Томы в театре резинка лопнула на трусах, — как раз когда к неё обратился этот… как его… артист знаменитый… И Славик рассказывает это всякой швали, первым попавшимся алкашам — во всех подробностях, с чувством, с толком, с расстановкой, и все ржут, такие радостные… А она… «Ах, он оступился, ах, он оговорился, ах, он сейчас прибежит обратно!» И меня же утешает! У самой такое положение, что хоть в петлю полезай, — многие так и сделали бы, — а она меня утешает. Я, получается, пострадавшая сторона, а она — мудрая, прозорливая, невозмутимая наставница. Анекдот!»
И на следующий день Тома пришла опять, — всё в тех же выцветших до белизны джинсах и белой блузке-распашонке.
— Саша, — сказала она грустно, — мне кажется, вы никак не можете утешится. Так нельзя, нельзя! Зачем травить себе душу? Найдите себе занятие. Вы кто по профессии?
— Тома, — сказал я, и это был первый раз, когда я назвал её по имени. — Хочу задать вам один вопрос. Пойдёмте опять на кухню… Вопрос вот какой: представьте себе такую невозможную штуку… Вот прошло сто лет, вы состарились…
Она кивнула с умным видом.
— И вот к вам приходит человек, учёный, и говорит: «У меня есть аппарат… Лучевик… С его помощью, с помощью генерируемого лучевиком тэта-излучения, я могу воздействовать на синие тона вашей ауры, частотные колебания синего спектра придут в обратное движение и к вам вернётся молодость, вы снова станете юны, свежи и прекрасны!» Нет, вы не улыбайтесь, вы представьте себе чётко: вы — старуха. Страшная, горбатая, чёрная вся от старости! Ну представьте, представьте такое!!
— Да, — ответила она с затаённым ужасом, — представила!
— И вот, к вам приходит…
— Учёный, — я поняла. И говорит, что хочет меня омолодить. А он не жулик?
— Ну почему жулик?! Мы же берём условную ситуацию. И он, разумеется, не жулик, а гений науки. И ему под силу вас омолодить. Вот вы бы согласились?
— Конечно! — она испуганно тряхнула головой. — Конечно!
— А вы представьте: вам ведь уже сто лет!.. Вы уже устали от жизни… Вам всё постыло, всё противно, всё надоело… И вы бы всё равно согласились?
— Конечно! Он же мне вернёт юность и свежесть, правильно? Значит, и интерес к жизни тоже. И потом: в любом случае быть юной и свежей лучше, чем старой и ссохшейся.
— Значит, вы бы согласились с радостью?
— Да.
— И были бы ему благодарны, — этому учёному?
— Ну, разумеется…
— И полюбили бы его за это?
— Гм… Ну, наверное… Если бы он был достоин любви.
— Как же не достоин, если он вернул вам молодость?!
— Подумаешь, вернул… Мало ли, что он вернул… А если он мне не нравится?.. Если это не мой тип мужчины? Но, разумеется, по-человечески я была бы ему очень благодарна.
Я замолчал, обдумывая её слова: стоит ли после такого показывать Томе лучевик? Я-то думал, что она воскликнет: «Да! Да! Человека, который вернёт мне молодость, я бы полюбила без памяти!» — а я в ответ вытащил бы свой аппарат: «Смотри, любимая, отныне ты можешь не бояться старости!..» Увы, — близкая старость ей не грозила, и все разговоры на эту тему Тома считала отвлечёнными, глупыми и не очень вежливыми.
— Почему вас это волнует, Саша? — спросила она после пяти минут молчания. — Вас что, старость пугает? По-моему, вам ещё рано. Я вот ничего такого не боюсь: каждый возраст имеет свои радости. Когда мне стукнет восемьдесят, я буду с удовольствием шить приданное для внучек или распашонки для правнучек. Вы знаете, как я шью? Ого! Я хотела здесь, в вашем городе модный салон открыть, но Вячеслав не одобрил.
На этих последних словах про Вячеслава и модный салон, голос её явственно поплыл и подавленный всхлип почудился мне, но она взяла себя в руки и очень быстро выправила курс. Простились мы почти весело.
— Я к вам завтра обязательно приду, — пообещала Тома. — У вас холодильник пустой, — надо вам продуктов принести.
— Да что вы! — ужаснулся я. — Я сам, я сам! Сегодня же вечером сбегаю в магазин!
— А готовить? — строго спросила она. — Готовить тоже сами будете?
— Я умею! Картошку поджарить, яйца сварить…
— Всё ясно! Не спорьте со мной, Саша, — завтра я вам приготовлю замечательный обед!
И не опуская уставленного вверх важного указательного пальца, она развернулась и пошла по лестнице.
Как это всё понимать?
На следующий день она пришла, вся деловая с виду, с огромным пакетом всякой небывалой вкуснятины, — и выставила меня за дверь: «Когда я готовлю, над моей душой висеть опасно! Могу зашибить сковородкой. Идите, Саша, погуляйте. Через два часа я вас жду, — но не раньше!» Я покорно поплёлся на улицу.
Я прошёл через две-три улицы. Бегали дети по газонам, домохозяйки шлёпали по бетонным плитам тротуаров стоптанными босоножками. Я думал. В конце концов, зачем-то она же ходит ко мне? Может быть, не так всё безнадёжно? Может, стоит попробовать, блин? А что я теряю? Я же не теряю ничего! Если я буду вести правильный приступ, она меня обыграет: начнёт тянуть резину, а потом и Славик вернётся. А вот если я попросту, по-хамски, то шанс имеется… Меня затрясло от волнения. Я круто развернулся, напугав идущую следом старушку, и широким шагом двинул домой.
18
…Ничего не вышло. Получил по башке. И очень больно.
А она преспокойно заявила:
