Скрытые долины

смотрела на меня снизу вверх; теперь она была не столь нарядна, как на празднике в редакции: серый бесформенный пуховик, обвисшие джинсы, белёсый беретик…

— Здравствуй, Надежда, — сказал я, почему-то радуясь нежданной встрече. — Как дела? Как твоя африканская тупайя поживает?

— Да ну её! — смущённо рассмеялась Надя. — Я за ней не слежу, — это она за мной бегает. Настигает в самых неподходящих местах.

— Ты прости меня. Я, кажется, тогда был груб…

— Нет, всё правильно, — ответила она серьёзно. — Это я влезла не вовремя, — надо было сообразить. Мне потом объяснили, что к чему. Так стало быть, Татьяна Медникова — это ваша бывшая?..

— Стало быть.

— Невероятно! Вдова-миллионерша… Весь город только о ней и говорит… Как же вы её упустили в своё время?

— В моё время она ещё не была миллионершей, понимаешь ли. Тем более — вдовой. Вот я и лопухнулся.

— Нет, я не об этом: такая красавица!..

— Значит, слишком хороша для меня, ничего не попишешь. Для нас таких не делают. Это для Василиев всяких Петровичей, для Олегов, понимаете ли, Васильевичей…

— Да бросьте вы! — слегка рассердилась Надя. — Можно подумать, вы хуже.

— Можно, — согласился я. — Можно так подумать. Разве мыслимо сравнивать меня с Новосёловым?

— Наверное, мыслимо… — сказала она, подумав. — Боюсь, что мыслимо… Впрочем, — тут она слегка разозлилась на себя, — это уже не моего ума дело!

Мы поболтали ещё о погоде, о природе, о птичках, о цветочках, а автобус всё не шёл, да не шёл, и незаметно, слово за слово, я выложил Надежде всё (ну, почти всё!), что обременяло мою душу. Нет, конечно, не всё я ей сказал: про грядущее убийство Ньюкантри говорить не стал, но всё, что касалось наших с Танькой отношений, выложил, кажется, до дна, не забыв и про разговор с отцом.

— Вот ты скажи мне, Надя! — говорил я, точно пьяный, хватая её за свисающий хвостик капронового кушака. — Вот ты скажи мне: почему это я её не любил? Как это понять? Я с этим не согласен! Я… я её… немыслимо, необъятно…

— Что тут ответить? — хмурилась она, потихоньку выдёргивая свой кушак из моих пальцев. — Я сужу со стороны, и только по вашим словам… Не знаю, может быть, я человек маленький, середнячок… Но меня такие бурные чувства, как вы тут описали, пугают. Я им как-то не верю. Немыслимая, необъятная любовь — она, мне кажется, молчит, и на случайных знакомых не изливает исповедей. Может быть, я ошибаюсь, — вы не обижайтесь, пожалуйста! Я тупая, — что с меня взять… Но мне кажется, что вы не столько Татьяну Медникову любите, сколько любуетесь собой, своими чувствами… Упиваетесь созерцанием своих страданий… Так мне видится со стороны… Любовь — она… Я не умею свои мысли выражать, извините… Она сжигает человека дотла: о себе не думаешь, и свои печали в расчёт не берёшь… Я не утверждаю, что сама на такое способна, — я даже боюсь такого, мне страшно подумать о людях, которые могут так чувствовать… Не подумайте, что я вам мораль читаю, но…

— Надя, ты где живёшь? — спросил я, решительно обрывая её монолог. Она жалобно взглянула на меня снизу вверх, но тут подъехал автобус, и моя собеседница рванула к нему опрометью. Я побежал за ней, но за время ожидания на остановке столпилось уже человек сто, и все яростно боролись за место… Надя просочилась в бушующую толпу и скрылась с глаз моих. Я тихо пристроился в хвост, не питая надежд уехать этим рейсом, но в конце концов мне нашлось местечко на нижней ступеньке, у самой двери… Я стоял, прижатый к стеклу тяжкой задницей того, кто забрался на ступеньку выше, и горько ругал себя за неуместный прилив откровенности.

ГЛАГОЛ ТРИДЦАТЫЙ. ПРОРОЧЕСТВО СУРЫ

Сура поёт:

— Тучи на небе, тучи на небе,
Печально утро и скучен день.
Но ветер серебряный набежит,
Пролетит сквозь низкие тучи,
Сонную хмарь разворошит,
Выкатит в чистые небеса
Колесо золотое солнца.
Это не солнышко в небесах,
Это Яр золотокожий,
Сияет лицо его ярче полудня,
Больно мне смотреть на внука!..

Яр поёт:

— Бабушка, бабушка, расскажи,
Зачем появился я на свет, —
На диком острове в море холодном,
Среди камней и сырого песка?
Бабушка, бабушка, расскажи,
Кем я стану среди людей,
Или достался мне в удел
Лишь дикий остров в море холодном?
Бабушка, бабушка, расскажи,
Как мне прославиться среди людей?
Не лучше ль безвестным жизнь прожить
На диком острове в море холодном?

Сура поёт:

— Не даром Суру зовут премудрой:
Знаю, что было, знаю, что будет;
Поди ко мне, пресветлый внук,
Склонись головой на грудь мою.
Вижу много светлых лет,
Вижу, как люди тебя почитают,
Вижу много женской любви,
Вижу мужей, преклонивших колена.
Но о прочем не спрашивай, Яр, —
Больше знать тебе не к чему.