Из Вишенок, из Оленина, из Волкова, из Пасынкова, из двадцати или даже двадцати пяти деревень ходили мы, ребятишки, чтобы учиться, кто в пятом, кто в шестом, кто в седьмом классе.
Бывало, встанем потемну (идти как-никак четыре километра), подождем друг друга на прогоне, соберемся все олепинские – и в дорогу.
На подходе к Черкутину видно, как с разных сторон в лиловых сумерках зимнего утра тянутся к селу черненькие цепочки таких же учеников. Стараемся угадывать: вон бурдачевские торопятся, вон куделинские…
Колька Ланцев был из Куделина, а я – из Олепина. Сидели же мы на одной парте. Колька, бесспорно, был озорнее меня. Можно даже сказать, что он был драчун. Во время перемены нет-нет да и сцепится то с Мишкой Садовниковым из Снегирева, то с Ванькой Жиряковым из Зельников. Лицо у Кольки было круглое, веснушчатое и немного рыхловатое. К такому лицу особенно легко прилипают синяки.
Во время уроков, когда драться никак уж нельзя, Колька либо скатывал бумажные шарики и стрелял ими в девчонок, окунув сначала в чернила, либо палочкой норовил подтолкнуть под локоть впереди сидящего Кольку Макушкина, когда тот выводил слово в тетрадке по чистописанию.
Что касается меня, то я во время уроков чаще всего читал интересные книжки. Говорят, с кем поведешься, от того и наберешься. Причем подразумевается обыкновенно, что влияние идет от худшего на лучшее, то есть если подружились, например, двое мальчишек – один балующийся куревом, а другой не балующийся, то это не значит, что балующийся бросит курить, а значит, напротив, что начнет курить и второй. На нашей парте получилось иначе. Конечно, читать книги на уроках тоже невесть какая добродетель, но все же, что там ни говори, а лучше уж читать книги, чем кидаться бумажными чернильными шариками!
Началось с того, что Колька из озорства отнял у меня книжку, неожиданно выхватив из рук. Затевать возню было нельзя. Я смирился, хотя и обиделся. А Колька машинально заглянул в книгу, прочитал там фразу, другую, потом страницу, а потом уж не оторвался до конца урока, не сдвинулся с места во время перемены, не заметил начала следующего урока (последнего в этот день). А когда кончился он, не успел я опомниться, как Колька схватил свои книжки и, конечно, мою книгу и убежал из класса.
Если разобраться, моей заслуги тут не было никакой. Все надо отнести за счет Рони Старшего, написавшего увлекательную «Борьбу за огонь». Но Колька считал, что именно благодаря мне он пристрастился к чтению, и с тех пор относился ко мне как-то немного по-особенному.
Видимо, книга распахнула перед ним, ввела его в иной мир, непохожий на Куделино или на Черкутино, на престольный праздник с обязательной дракой или на урок по алгебре. Он узнал много нового. А так как он видел, сколько книг я уже перечитал на его глазах, то и познания мои казались ему недосягаемыми, огромными. Превосходство в этом деле было налицо.
Теперь Колька уже не дрался на переменах, а забыв обо всем, забыв даже подчас сбегать по неотложному делу, то дружил с мамонтами (подобно Нао) и кормил их сладкими древесными побегами, то сидел у костра с Дерсу Узала, то плавал по Миссисипи вместе с Гекльберри Финном.
После седьмого класса мы расстались друзьями, а встречаться, конечно, нам почти не приходилось, разве что в том же Черкутине в петров день на гулянье. А потом и произошла эта встреча…
Перед самой войной (я и мои сверстники стали к этому времени подростками, почти парнями) к нам в Олепино вечер пришли гулять парни из Куделина. То есть, короче говоря, нам был брошен вызов. С давних времен дрались между собой Олепино и так называемая Ворша, то есть деревеньки, расположенные по речке Ворше. За этакого коллективного вождя или, лучше сказать, за атамана у Ворши всегда было как раз Куделино.
Теперь воршинские пришли в Олепино сами, пришли в общем-то с мирными целями – погулять, хотя все знали, что куделинский Сашка Матвеев и наш олепинский Шурка Московкин приглядываются к одной и той же девушке и, значит, на одном гулянье им будет тесно. А если взрослые, матерые парни решили драться, подросткам участия в драке не избежать.
Мы, олепинские, отошли в сторону, и Шурка шепотом отдал нам всем свои распоряжения:
– Куделинских сегодня гнать. Немножко погуляем как ни в чем не бывало. Только смотрите, чтобы виду не показывать. Как только Иван Митрич пробьет двенадцать часов – налетай! Я, конечно, первый на Сашку Матвеева, ты, Юрка, со мной, а то он, черт, здоровый. Ты, Васька, – на Ваньку Лысова. Ты, Витька, – на Кольку Софронова. Вы, Валька и Борька, – на Ваську Зельниковского. Ты (тут наш атаман показал на меня) – на Кольку Ланцева… Ну, а там война план покажет. Сейчас все по домам, за кольями! Колья спрячем около школьного крыльца…
Мог ли я отказаться, не участвовать в драке и уйти домой, лечь спать? Нет, не мог. Условность, конечно, установившийся порядок вещей. Так же как некогда вызванному на дуэль невозможно было не стрелять, не рискуя превратиться в отверженного, в труса, в человека без чести и без лица, так и здесь нельзя подводить своих.
Я стал держаться поближе к своему «подопечному» Кольке Ланцеву, чтобы, когда ударит двенадцатый час, исполнить порученное. Но Колька разглядел меня в темноте и полез ко мне с разговорами. Лучше было бы, если бы он придирался ко мне или ругал меня, если бы мы сейчас поссорились, тогда все было бы проще. А так слишком резкий переход предстояло мне совершить: говорим, смеемся – и вдруг по зубам. К тому же Колька захотел пить, и, значит, пришлось мне его вести домой, поить студеной водой из Кунина колодца. Пока ходили ко мне домой пить воду, я решал задачу: как мне быть, если условный сигнал застанет нас в дороге, – нападать ли на Кольку и драться один на один или, может быть, напротив, задержать его, чтобы все на гулянье обошлось без нашего участия?
Однако мы успели и напиться и, не торопясь, вернулись на гулянье, а Иван Митрич все еще медлил со своими двенадцатью часами. Больше всего я теперь хотел, чтобы куделинские парни (а они ведь очень озорные) сами затеяли драку. Тогда бы нам ничего не оставалось, как обороняться. Но куделинские озорники, чувствуя наше превосходство в числе и силе, гуляли ниже травы, тише воды. Побоище же предстояло серьезное: их пятнадцать, да нас больше того.
Случилось самое непредвиденное. Примерно так в половине двенадцатого Сашка Матвеев свистнул в пальцы, и все наши противники, дружно отделившись от гулянья, пошли домой. Отойдя шагов пятьдесят, гаркнули в пятнадцать луженых глоток:
Следующая частушка донеслась издалека, от плотины:
Неожиданный уход парней внес некоторую растерянность в наши ряды. Но Шурка Московкин не мог успокоиться, что так все мирно кончилось.
– Ну давайте, давайте, разбирай колья, пошли! Как раз в овраге догоним, за мной!
Мне впотьмах и впопыхах достался какой-то легонький, сухонький колышек. Это-то теперь меня и беспокоило больше всего: уж если идти в бой, так с надежным, порядочным оружием.
Настигая, мы издали наш боевой клич, то есть громко заорали по-матерному и, дескать, «бей куделинских!», на что куделинские ответили бегством. Это еще больше подогрело нас; мы бежали по пятам. Но погоня длилась только до конца деревня, до крайнего дома, за которым начиналась обширная луговина. Знали куделинские парни, куда идут: за селом приготовлены были у них свои, из Куделина принесенные отборные колья.
Мгновенно они расхватали их и встретили нас сплоченной стеной. Но все же у них в первые секунды сохранилась инерция бегства, а у нас – инерция нападения. Я помню, что мы дружно с разгона ударили кольями по куделинским головам (в темноте не поймешь, кто именно по чьей голове), а потом схватка, как и всякая рукопашная, проходила в полубессознательном состоянии: бей, круши, ори что есть мочи что-то бессвязное и неестественное! Впрочем, обычно потасовка длится недолго. Каждый успевает ударить два, три, четыре раза. Успевают ударить и его.
Мой сухонький колышек переломился от первого удара, так что у меня в руке остался коротенький бесполезный обломок. В это время в голове загудело, зубы лязгнули, а уши вроде бы заложило ватой: кто-то в ответ с размаху огрел меня. Я, ничего не соображая, увидел впереди себя человека с колом, бросился на него, вцепился в кол обеими руками. Таким образом, я оказался близко, лицом к лицу с противником, а им был Колька Ланцев. Пока он пытался освободиться от моей цепкой, отчаянной хватки, его ударили в два
