Пир

FRIEND MARC: Hallelujah! (принимает дубину.)

Ангелы воспаряют. Мужчина и женщина опускаются перед ними на колени.

FRIEND MARC: Suck the bat!

Мужчина и женщина сосут дубину. К friend Marc выстраивается очередь американских граждан.

FRIEND MARC: In the name of our Lord, suck the bat now and for ever more!

Американцы сосут дубину, затем каждый влезает на «сэндвич». Когда все десять сэндвичей оказываются занятыми, friend Marc взмахивает дубиной. Звучит веселая мелодия банджо.

АМЕРИКАНЦЫ: Hallelujah! (не слишком виртуозно, но старательно выбивают степ на «сэндвичах».)

Мужчина и женщина обливают тачку керосином и поджигают. Затем берут труп за ноги и уволакивают.

(Занавес опускается. Свист, негодующие возгласы.)

ОБОЛЕНСКИЙ: Да, так едят и танцуют за океаном.

ШНОГОВНЯК: А мы им не мешаем! Правда, друзья? Как говорит моя бабушка: «У них свой тоталитарный империализм, а у нас свой демократический капитализм!»

(Аплодисменты.)

ОБОЛЕНСКИЙ: Друзья! Мне выпала большая честь представить вам нашу замечательную поэтессу из Санкт-Петербурга Ларису Иванову!

(Аплодисменты.)

Лариса Иванова выходит на просцениум. Это высокая, крепко сложенная женщина с тяжелым мужеподобным лицом. На ней длинное иссине-черное платье, переливающееся блестками. У нее глухой грудной голос и ахматовско-цветаевская челка.

ЛАРИСА ИВАНОВА: Еда, как и любовь, дает нам полноту бытия. Еда связывает прошлое с будущим. Еда ежедневно открывает нам настоящее. Еда помогает нам понимать самих себя. Еда делает нас путешественниками. Еда заставляет нас понимать другие народы. Еда, как и эрос, чиста в своем естестве. Еда входит в нас в виде красивых блюд и свежих продуктов, а покидает наше тело липким терракотовым левиафаном, древним, как звезды и сильным, как притяжение атомов. Люди! Любите этого грозного зверя, не стесняйтесь его рыка, ибо в нем – музыка веков! (читает нараспев.)

Платье белое струится и летит
Над молочно-белыми ночами, —
Девушка танцует и пердит,
Поводя доверчиво плечами.

Бледных рук ее задумчивая вязь,
Серых глаз таинственная влага,
Платья незатейливая бязь, —
Все пьянит и плещет, как малага.

Замерла, оцепенела танцплощадка:
Девушка танцует и пердит!
В нарушенье всякого порядка
Платье белое порхает и летит.

Сквозь тела партнеров и товарок,
Через сумрак их костей и вен
Ты летишь, задумчивый подарок,
Северная русская Кармен.

Над ночным угрюмым Петербургом,
Над свинцовой рябью финских вод
Ты летишь с печалью и восторгом.
Сладостен и чуден твой полет.

Бздех змеится шарфом Айседоры
С перегаром каши и котлет.
Девушки потупливают взоры,
Парни молча тянутся вослед,

Парни жадно ноздри раздувают,
Втягивают бздеха облака
И толпу плечами раздвигают,
И бурлят, и стонут, как река.

Но догнать тебя они не в силе —
Ты летишь, танцуешь и пердишь!
Как Жизель на мраморной могиле
Ты на небе северном стоишь.

Протанцуй и проперди над жизнью
В платьице застенчивом своем,
Серый мир росою бздеха сбрызни,
Разорви постылый окоем.

Пролети над замершей планетой
К островам неведомых светил
Белой неприкаянной кометой,
Шлейфом разрезая звездный мир.

И когда постылая эпоха
В тину Леты сонно упадет,
Пусть созвездье Девичьего Бздеха
Над Землей проснувшейся взойдет!

Свет гаснет. На потолке зрительного зала проступает во всех подробностях звездное небо. По небу летит девушка в белом платье. Из заднепроходного отверстия девушки вырывается светящийся шлейф. Звучит музыка Сергея Рахманинова. Девушка медленно пересекает небо, уменьшается и превращается в комету.

(Бурные аплодисменты.)

ОБОЛЕНСКИЙ (появляется на просцениуме): Лариса Иванова!

(Аплодисменты.)

Лариса Иванова кланяется и удаляется.

ОБОЛЕНСКИЙ (выдержав паузу): Как справедливо сказал классик: надо жить, дыша полной грудью, и не зажимать нос, как некоторые импотенты духа…

ШНОГОВНЯК: Которых у нас еще, как говорят, столько, что от родного города Ларисы Ивановой до столицы раком не переставишь!

(Взрыв хохота в зале.)

ОБОЛЕНСКИЙ: А теперь – русская каша – еда наша!

Занавес взмывает кверху, открывая сцену. На ней огромная русская печь с тремя горшками. Из печи в зал плывет теплый воздух. Звучит неторопливая, величественная музыка Бородина. С горшков медленно сползают крышки. Горшки полны очаровательных, 4-6 летних детей, играющих роль каши и неподвижно замерших в горшках. Белобрысые детишки изображают пшенную кашу, темноволосые – гречневую и каштанововолосые – перловую. Горшки медленно выдвигаются из печи, дети поднимают свои головы и улыбаются залу.

(Аплодисменты.)

Внезапно величественная музыка Бородина обрывается хрипло-кошачьими звуками джаза, свет начинает мигать, в печи открывается шесть дыр в виде магендовидов, из них выдвигаются намасленные доски, по которым на сцену с хохотом и визгом съезжают евреи: Миша Розенталь, Соня Цифринович, Ося