«Он испытывает меня на прочность».
Как учитель он отличался обстоятельностью, богатством знаний и вызывал воодушевление. Еще он был взыскательным и безжалостным к ее успехам. В любой момент мог потребовать процитировать то или иное положение, аргументировать высказанный довод либо объяснить медицинскую технику или практику. Отсутствие точного ответа незамедлительно вознаграждалось новыми заданиями или повторением лабораторной работы. Обучение продолжалось даже за едой. В конце рабочего дня, каким бы утомительным он ни оказался, Роуэн всегда находил возможность заглянуть к Гейл и узнать, как продвигаются дела.
Долгих восемь дней, переходящих в ночи, она ничего не делала, только грызла гранит науки, ни о чем другом не думала, кроме искусства врачевания.
Это был странный небесный рай, слегка омраченный адом. Свобода изучать запретные науки и искусство медицины, получать ответы на все вопросы, мучившие ее жадный ум. Пожертвовав своим будущим и репутацией, чтобы ухватиться за этот шанс, Гейл получила больше, чем надеялась получить.
При всем при этом она испытывала легкие приступы ностальгии. Не потому, что долго жила в Стэндиш-Кроссинге, а потому, что ночами вспоминалось ей тепло и надежность жизни, которую оставила. Она всегда тяжело переносила запреты и ограничения прежней жизни, но теперь не могла не думать с тоской о досуге, от которого добровольно отказалась. В ее комнате в доме тети Джейн были все удобства и окно с видом на сад. Здесь же гуляли сквозняки и условия проживания не отличались от спартанских. Всегда имея горничную, Гейл теперь остро ощущала ее нехватку, особенно когда дело касалось пуговиц и шнуровки. Но не это, и не тонкий, свалявшийся матрас, и не голая комната грозили испортить ее рай.
А доктор Роуэн Уэст.
Его присутствие выбивало Гейл из колеи. Ей не нравилось, как начинало колотиться сердце, когда он подходил слишком близко. Эта будоражащая слабость отвлекала и пугала ее. В конце концов, он был всего- навсего ее работодателем. Но дни и ночи уже вращались вокруг него, ее ментора и учителя, — единственного связующего звена с внешним миром. Всякий раз, когда он уходил на вызов или возвращался, в лаборатории звонил звонок — сигнал для ученицы быть готовой к оказанию помощи. И звук этот Гейл тревожил.
Вчера он прозвучал незадолго до ужина, и она ждала в надежде, что он ворвется в лабораторию, красивый и нервный, разыщет ее и скомандует, чтобы одевалась и следовала за ним. «Идемте, мисс Реншоу! Вы мне нужны!»
Но естественно, он ничего такого не сделал, и ее план заниматься до его возвращения закончился беспокойным сном на книгах.
«Он не приходил. Я бы тотчас проснулась, если бы звонил колокольчик, но он не звонил. Вероятно, вызов оказался очень серьезным, раз его так долго нет. По крайней мере, мне не пришлось перед сном сдавать очередной устный экзамен…»
Сказать по правде, ей нравилось, как Роуэн муштровал ее. Он ждал от нее совершенства, значит, верил в ее способности. Когда он поправлял ее, это не выглядело как выговор. И если она просила объяснить что-то, то он с готовностью приводил примеры, чтобы закрепить материал урока, который они проходили. Вчера за завтраком, к вящему ужасу миссис Эванс, он даже продемонстрировал хирургическую технику на своем копченом лососе.
Гейл шевельнулась и, потянувшись, помассировала шею, чтобы уменьшить тупую, ноющую боль. Она знала, что не стоит беспокоить миссис Эванс из-за чашки чаю, но чувствовала, что Флоренс и другие теплеют к ней, поэтому уже не стеснялась спускаться вниз и просить собрать поднос еды.
— Прошу прощения, — перебил ее мысли незнакомый мужской голос, раздавшийся из дверного проема.
От испуга Гейл вскрикнула, но усилием воли взяла себя в руки.
— Чем могу вам помочь?
— Я не хотел напугать вас, мисс! Картер занят на кухне, и я поднялся наверх без него.
Улыбка незнакомца и дружеское расположение позволил и ей расслабиться, он непринужденно прошел в комнату, как будто бывал здесь тысячу раз. Всего на дюйм или два выше ее ростом и, очевидно, такого же возраста, молодой человек имел стройную фигуру, светлые волосы и жизнерадостный вид, не вызывавший тревоги. Страх Гейл быстро рассеялся.
— Вы ассистируете доктору Уэсту?
— Да.
Она знала, что для Роуэна было исключительно важно, чтобы она не выдавала их секрета, И Гейл не хотела подвергать опасности свое положение. Желая, чтобы ее признали не только как ассистента, но и как медика, Гейл, тем не менее, обладала достаточным умом, чтобы расставлять приоритеты.
— Я Питер Джеймс, ассистент мистера Фицроя.
Когда она не отреагировала, он добавил:
— Мистер Фицрой — фармацевт. Я — его ученик. Учусь у него на аптекаря.
Гейл улыбнулась и постаралась изобразить восхищение.
«Интересно, он останется таким же сердечным, если я признаюсь, что тоже ученица?»
— Меня зовут Гейл Реншоу. Доктор Уэст в данный момент на вызове.
— Рад познакомиться, мисс Реншоу. Говорите, вы его ассистентка? Доктор чаще отсутствует, чем бывает дома, я к этому привык. Я пришел проверить, все ли препараты есть у доктора Уэста, не нуждается ли он в новом заказе, — пояснил мистер Джеймс. — Прошу прощения, если испугал вас. В доме меня знают. Я прихожу раз в две недели.
— Я не испугалась. — Отрицать это было глупо, но после недосыпания импульс солгать сработал быстрее сознания. — Я… просто подумала, что это Флоренс принесла поднос с едой.
— Вы учитесь?
Он остановил взгляд на стопке книг на столе.
— Доктор Уэст… мне не запрещает. Я безумно увлечена медициной.
Оторвав взгляд от латинских текстов, Питер посмотрел на нее с налетом благоговения:
— Вот это увлечение.
— Медицинская практика всегда будоражила мое воображение. Еще когда я была маленькой девочкой.
— Правда? Необычно для женщины. Не хочу показаться резким, но мои сестры никогда не видели дальше своего носа. Как медицина привлекла ваше внимание, мисс Реншоу?
Его интерес показался Гейл искренним. Не обнаружив в его тоне сарказма, она оставила осторожность.
— Мой отец однажды сказал, что я родилась, чтобы задавать вопросы. Я всегда стремилась выяснить, что и как работает, из чего состоит, что весьма печально закончилось для нескольких фамильных часов и садового фонтана.
— Боже! — произнес Питер, подбадривая ее.
— Когда мне было девять лет, моя старшая сестра слегла со скарлатиной. Ей было семнадцать. Я обожала ее. Меня к ней не подпускали, но я не могла оставаться в стороне. Врач казался мне волшебником со своей белой бородкой и таинственными предметами, которые извлекал из большого кожаного саквояжа. Всякие там пузырьки и непонятные инструменты! Как мои родители вытягивались в струнку и внимали каждому его слову всякий раз, когда он входил в комнату… — Она вздохнула. Память имела свойство жить собственной жизнью. — Я при каждой возможности проскальзывала в комнату Эмили, чтобы понаблюдать, как он за ней ухаживает. Я слышала, как все перешептывались, что она наверняка умрет.
— Но она не умерла! — догадался он.
— Не умерла. — Гейл улыбнулась. — Я любила Эмили больше всего на свете. В то лето она не умерла. Тогда я поняла, что хочу спасать человеческие жизни, хочу получить знания обо всех этих чудесных предметах, которые врач держал в своем потертом коричневом саквояже.
— И что ваша сестра думает по поводу ваших удивительных амбиций? — спросил он.
— Могу только вообразить. — Гейл вернулась к болезненной действительности. — Она погибла через год при трагических обстоятельствах. Поехала погостить к друзьям семьи, а там, в доме, случился пожар.
