'Шнапса, я думаю, фрау Ундершнитт.'
Врач разговаривал по телефону – перед ним лежала шахматная доска. 'Довольно серьезное поражение, я считаю… разумеется, не имея случая заглянуть во флюороскоп.' Он снимает коня, потом задумчиво ставит на место. 'Да… Оба легкие… вполне определенно.' Кладет трубку и поворачивается к Карлу. 'Я наблюдал, как эти люди поразительно быстро излечиваются от ран, с узкой сферой охвата заражением. Виноваты всегда легкие… пневмония и , конечно же, Старая Верная.' Врач хватает Карла за хуй, подскакивая и грубо, по-крестьянски, фыркнув. Его европейская улыбка независима от проказ ребенка или животного. Он гладко продолжает говорить на своем бестелесном английском, жутко лишенным акцента. 'Наша Старая Верная Бацилла Коха.' Врач щелкает каблуками и склоняет голову. 'Иначе они размножат свою глупую крестьянскую жопу до самого моря, не так ли?' Он взвизгивает, сунувшись лицом под самый нос Карлу. Карл отступает в сторону, а за ним – серая стена дождя.
'Неужели нет никакого места, где его могли бы вылечить?'
'Мне кажется, есть нечто вроде санатория,' он вытягивает из себя это слово с двусмысленной непристойностью, 'в Районной Столице. Я запишу вам адрес.'
'Химическая терапия?'
Его голос падает во влажном воздухе фальшиво и тяжело.
'Кто может сказать. Все они – глупые крестьяне, а хуже всех крестьян – так называемые образованные. Этим людям следует препятствовать не только учиться читать, но и учиться разговаривать. Нет нужды не давать им думать; об этом позаботится природа.'
'Вот вам адрес,' прошептал врач, не разжимая губ.
Он уронил свернутую пилюлей бумажку Карлу в ладонь. Его грязные пальцы, лоснящиеся от пластилина, задержались у Карла на рукаве.
'Остался еще вопрос моего гонорара.'
Карл сунул ему скомканную банкноту…. и врач растворился в серых сумерках, потрепанный и вороватый, как старый торчок.
Карл увидел Хоселито в большой чистой комнате, полной света, с отдельной ванной и бетонным балконом. И ведь не о чем говорить в этой холодной пустой комнате, водяные гиацинты растут из желтой вазы и фарфорово-голубое небо с плывущими облаками, страх то пропадает, то появляется в его глазах. Когда он улыбался, страх улетучивался маленькими кусочками света, загадочно таился в высоких прохладных углах комнаты. А что я могг сказать, чувствуя смерть вокруг себя и маленькие расколотые образы, что лезут перед сном в голову?
'Завтра меня отправят в новый санаторий. Приезжай меня навестить. Я там буду один.'
Он закашлялся и проглотил конфетку с кодеином.
'Доктор, я понимаю, то есть, мне дали понять, я читал и слышал – сам я не отношусь к медицинской профессии – и даже не пытаюсь делать вид – что концепция санаторного лечения в большей или меньшей степени вытеснена, или. по крайней мере, весьма определенно дополнена химической терапией. Соответствует ли это истине, по вашему мнению? То есть, я хочу сказать, Доктор, пожалуйста, будьте со мной откровенны, как человек с человеком, как вы относитесь к химической терапии по сравнению с санаторным лечением? Вы ее приверженец?
Индейское лицо врача с признаками больной печени было непроницаемо, как лицо банкомета.
'Полностью современная, как видите,' он обводит комнату жестом лиловых от дурного кровообращения пальцев. 'Ванна… вода… цветы. Весь чох.' Он завершил выражением на кокни с торжествующей ухмылкой. 'Я напишу вам письмо.'
'Вот это письмо? В санаторий?'
Голос врача доносился из страны черных скал и огромных бурых лагун, масляно переливавшихся на поверхности. 'Мебель… современная и удобная. Вы так и находите, разумеется?'
Карл не мог разглядеть санатория из-за фальшивого фасада с зеленой лепниной, который венчала хитрая неоновая вывеска, мертвая и зловещая на фоне неба в ожидании темноты. Санаторий был, по всей видимости, построен на огромном известняковом мысе, о который волнами разбивались приливы цветущих деревьев и щупальцев лоз. В воздухе висел тяжелый запах цветов.
Комманданте сидел за длинными деревянными козлами под решеткой, заплетенной лианами. Он абсолютно ничего не делал. Он взял письмо, протянутое ему Карлом, и шепотом прочел от начала до конца, пальцами левой руки читая у себя по губам. Потом наколол письмо на шип над парашей. Потом начал что- то списывать с конторской книги, полной цифр. Он все писал и писал.
В голове у Карла мягко взрывались расколотые образы, и в неслышном падении он выскальзывал из себя. Ясно и резко с огромного расстояния он видел самого себя сидящим в столовой. Передоз гарриком. Его старуха трясет его и подносит к самому носу горячий кофе.
Снаружи старый наркуша в костюме Деда Мороза продает рождественские брелоки. 'Боритесь с туберкулезом, народ,' шепчет он своим бестелесным торчковым голосом. Хор Армии Спасения, состоящий из искренних, гомосексуальных футбольных тренеров, поет: 'В Сладком Грядущем'.
Карл вплыл обратно в свое тело, мусорных призрак, по которому земля плачет.
'Я мог бы его подкупить, конечно.'
Комманданте постукивает по столу одним пальцем и мычит 'Пробираясь до Калитки'. Далеко, затем настойчиво близко – что-то вроде сирены в тумане, за долю секунды до скрежещущего грохота.
Карл наполовину извлек банкноту из кармана брюк…. Комманданте стоял возле огромной стены шкафчиков и сейфов. Он взглянул на Карла, глаза больного животного потухли, умирая внутри, безысходный страх отражал лик смерти. В этом цветочном запахе, с банкнотой, наполовину вынутой из кармана, Карла охватила слабость, спирая дыхание, останавливая ток крови. Он оказался в громадной воронке, кружась спиралью вниз, к черной точке.
'Химическая терапия?' Вопль выплеснулся из его плоти сквозь пустые раздевалки и казармы, затхлые отели курортов и призрачные, кашляющие коридоры туберкулезных санаториев, бормочущий,
