оробел, посему голос его звучал не слишком уверенно.
— Простите, ваше высочество, по желанию Их Высочества я вынужден ответить отказом… — Ах, так? — в голове мелькнул вопрос, что лучше — веселая надменность или обиженное благородство? Екатерина выбрала второе. — Я пойду пешком! Александр Иванович, я не раба в этом доме! И передайте, если моим дамам и кавалерам запретят следовать за мной, то я пойду одна. И донесу об этом возмутительном случае государыне. Я напишу ей письмо. Этого мне никто не может запретить.
Шувалов вдруг оживился:
— А что вы ей напишете… то есть Их Величеству?
— О, мне есть что сказать императрице, — Екатерина сделала вид, что не заметила оплошности Шувалова. — Я напишу, как со мной здесь обходятся. Напишу, что вы, для того, чтобы доставить великому князю удовольствие общаться с моими фрейлинами, поощряете его в намерении не пустить меня в театр.
Екатерина говорила быстро и запальчиво о том, что жизнь ее ужасна, что муж ее ненавидит, что она попросит государыню отослать ее из России.
Сама того не ведая, она в первый раз сформулировала главную свою мысль в линию поведения, которая впоследствии помогла ей выиграть все дело.
Екатерина тут же села за стол и умакнула перо в чернильницу.
— Я посмотрю, как вы не посмеете передать мое письмо государыне, — бросила она в лицо озадаченному Шувалову.
Александр Иванович тихо вышел. Перо легко бежало по бумаге. Руку Екатерины вело само провидение. Она писала по-русски. В первых строках она поблагодарила Елизавету за милости и благодеяния, «коими осыпана была подательница сего с самого первого дня прибытия в Россию». Далее Екатерина писала, что, судя по всему, она не оправдала возложенное на нее доверие, и посему жизнь ее ужасна. Она вынуждена претерпевать ненависть великого князя и немилость государыни, а посему просит отослать ее к родным в Германию тем способом, который найдут подходящим. «Живя с ними в одном доме, я не вижу детей моих, — писала Екатерина, — поэтому становится безразличным, быть ли с ними в одном месте или во многих верстах от них. Но я знаю, что Ваше Величество в щедрости и милости своей окружат их заботами, во много раз превышающими те, которые мои слабые способности позволили бы оказывать моим детям».
«Колода старая, ты у меня разжалобишься», — подумала Екатерина, меняя перо.
Далее она написала, что остаток дней проведет в уповании на милостивую заботу о них (детях) государыни, молясь Богу за их высочество Петра Федоровича и за всех, кто сделал ей добро и зло. «Здоровье мое доведено таким горем до такого состояния, что я должна спасти хотя бы свою жизнь. А для этого припадаю к ногам Вашим — позвольте мне уехать на воды!» И опять слова восторга и благодарности. Словно в слоенном пироге: крем, тесто, крем, так и в этом письме зашифрованный упрек чередовался с воплем счастья, потом опять обида, опять восторг.
Екатерина поставила точку в тот миг, когда в комнате появился Шувалов, словно в замочную скважину подсматривал.
— Кареты поданы, ваше высочество! — тон был примирительный, вежливый, при желании в нем можно было уловить нотки раскаяния.
Помаргивая глазом, он принял письмо к Елизавете.
— Напоминаю, мои дамы и кавалеры вольны сами решать — едут они со мной в театр или нет.
Направившись к двери, Екатерина, словно нечаянно, толкнула Шувалова в бок фижмами китового уса и проследовала в переднюю. Великий князь и юная Воронцова по-прежнему сидели за круглым одноногим столом с картами. Екатерина шла к противоположной двери не напрямую, а по дуге. Ей очень хотелось пройти с независимым видом мимо мужа. Великий князь угадал ее маневр и вдруг встал, за ним поднялась его фаворитка. В ответ на этот церемонный жест Екатерина сделала глубокий реверанс и проследовала к двери. Каждая клеточка ее организма смеялась.
Она опоздала в комедию. Первое, что увидела Екатерина, усаживаясь в кресло в своей ложе, был русый, тщательно причесанный затылок Понятовского. Он сидел в партере, в пяти шагах от нее. Предчувствуя ее появление, он повернул голову. Флюиды, как считали в XVIII веке (а раз считали, так и было), не только жидкость, объясняющая явления магнетизма и электричества, это еще токи, излучаемые людьми. Теплые лучи, идущие из серых глаз его возлюбленного, прошли насквозь через сердце, и грудь заныла томлением, по спине пробежали мурашки, и дыхание перехватило. Государыни в театре не было. Но Екатерина забыла и думать об этом.
Поборник справедливости
В кабинет Бестужева бочком вошел небольшого роста человек в форме гвардейского сержанта, лицо его имело совершенно неслужебное выражение благодушия, он словно ждал, сейчас подследственный задаст ему какой-нибудь вопрос, и он с удовольствием ответит. Так и случилось.
— Ты что, голубчик, мой новый караульный?
— Так точно, ваша светлость. Переведен к вам с отрядом. Колышкин Миколай Иванович.
— Сейчас я не светлость. Сейчас я арестант, — усмехнулся Бестужев.
— Никак нет, для меня вы светлость, поскольку пострадали безвинно.
Бестужев с удивлением посмотрел на сержанта. Что это он разоткровенничался? На шпиона, которого Шувалов задумал втереть в доверие, явно не похож. Бестужев плохо представлял, как должен выглядеть человек, которого позднее стали называть подсадным, но чувствовал — как-то не так, во всяком случае без этой голубоглазой улыбки.
— Я переведен сюда сегодня утром и буду у вас с моим отрядом неделю, — продолжал Колышкин, вдруг переходя на свойский шепот, хотя таиться ему было совершенно не от кого.
— Почему именно неделю?
— Потому что нас больше чем на неделю не определяют. Начальство боится сговора в интересах подследственного. Когда человека долго охраняешь, то привыкаешь к нему, — добавил он доверительно и спросил: — Дозвольте сесть?
Смотрящий поверх очков Бестужев величественно кивнул.
— Это про какой же ты сговор говоришь? Про подкуп, что ли?
— Именно, ваша светлость.
— А ты, значит, неподкупный, — скривил губы Алексей Петрович.
— Как же меня можно подкупить, если я и так за справедливость? Правда, подарки дают. Я не отказываюсь. Так на так получается. Я когда Бернарди-ювелирщика охранял на прошлой неделе…
— Как, он тоже арестован? — воскликнул Бестужев.
— Так точно, ваша светлость. Пребывает в крепости невдалеке от Тайной канцелярии. На допросах еще не был. Поскольку я за справедливость, то две записки ему уже отнес и ответ передал на словах.
Алексей Петрович вдруг страшно разнервничался, вскочил с места, пробежал вдоль библиотеки, на ходу машинально закрывая книжные шкафы.
— И чего же Бернарди передал на словах?
— Одно слово: «понял» в обоих случаях. Сколько же у вас книг, ваше сиятельство! Я ведь тоже читать обожал, но сейчас недосуг. — Он взял книгу, раскрыл ее наугад и прочел с выражением: — «Если же под именем судьбы такое понимаем сопряжение обстоятельств, которые хотя необходимо случаются, однако по действию причин некоторые же оных часть управляются благоразумием людей, и все вообще зависит от верховной благоустрояющей причины…»
— Да будет вам, — перебил его Бестужев, пытаясь забрать книгу. — Кто тебе записки передавал?
Колышкин, заложив страницу пальцем, цепко держал книгу. Ответил он, однако, с удовольствием и полной искренностью.
— Некто Шкурин. По должности — камердинер.
