— Нет.
— А откуда взялась?
— Из ада.
Совсем дурочка! Плюнуть и уйти. Но он не уходит. А она все смотрит, как будто раньше вовсе не видела людей. И вдруг ему стало смешно. Смех щекотал, царапал тихонько сердце.
— Пошли.
И он подал ей руку. Она встала и посмотрела на машину.
— Твоя?
— Моя.
— Белый мерседес, как белый пароход, — она вся дрожала и говорила теперь сквозь зубы, а зубы стучали.
— Держи, — он бросил ей на колени одеяло, и они отчалили от страшной пристани.
Она оглянулась: там, за спиной, оставался маленький ад. Но ее оттуда увозят.
4
— Дед! — закричал Ка с порога. — Смотри, что я тебе привез.
А дед уже бежал по ступенькам вниз, мягко шлепая тапочками, поправляя очки на носу. Спустился и замер.
— Здравствуйте!
И дед смотрел на нее так, будто никогда не видел людей. Это было уморительно. Ка вдруг подумал, что они втроем как с луны свалились, нет, с трех разных лун, — и встретились.
Дед не спросил, кто она, откуда и почему в одеяле… Дед ничего не спросил. И почему у нее травинки в волосах. Дед посадил их за стол на веранде, поставил большой самовар, поджег березовые лучины, принес в прозрачной вазочке мед, где застыла оса, словно в янтаре. И она посмотрела, и во взгляде скользнуло что-то, будто узнала, но тут же погасло.
— Как тебя зовут?
— Неля.
Ну что с ней поделаешь? Ей наливают чай. Руки у нее дрожат. На дымящийся дедов напиток, с душицей, с бергамотом, смотрит — словно впервые. Инопланетянка — не меньше. Потом пьет. Зажимая зубами краешек чашки, закрывая глаза, глотая. Как будто никогда этого раньше не делала. А потом опять смотрит, удивляясь, что осталась жива после этого глотка. И улыбается. Снова глоток, и уже чуть не смеется. Ненормальная? Черт побери, как же он сразу не подумал об этом? Нужно поговорить с ней еще, наверняка сумасшедшая, ведет себя как…
— Что думаешь делать дальше? — спросил он тихонько, как заговорщик, пока дед шлепал в погреб за малиновым вареньем.
— Ничего.
— Куда пойдешь?
— Никуда.
— У тебя родные есть?
— Нет.
— Но ты ведь где-то жила раньше?
— Да.
— Хочешь вернуться туда? — осторожно спрашивает Ка, уже отчетливо представляя зарешеченные окна психиатрической лечебницы.
— Нет!
Это что там, мольба в ее взгляде? Ужас? Стихийное бедствие?
— Ну и хорошо, и не надо, — быстренько отвечает он, пока взгляд ее не разросся, пока этот ужас не захлестнул всю веранду.
Точно сумасшедшая! Нужно сообщить куда следует.
— Я сейчас, — он идет к деду.
…А у деда глаза сияют, как в престольный праздник. Дед кряхтя выбирается из погреба с маленькой заветной баночкой. И Ка понимает, что дед ему уже не помощник. У деда цель — накормить ее вареньем, а не сдать врачам в голубых халатах.
— Дед, я ее нашел.
— Ага.
— У дома нашел.
— Угу.
— Думал, мертвая…
— Нет, она живая.
— Сам вижу. И что теперь?
— Пусть чайку попьет, отогреется, — дед спешит на веранду, но пятится и закрывает двери, выталкивая внука.
— Спит.
— Ну?
— Пусть поспит.
— А дальше?
— Как захочет.
— Дед, она странная…
— Все мы странные.
— Может, позвонить куда следует?
— А куда следует? — дед сдвигает брови.
— Хорошо, что нам с ней делать?
— Ничего не надо с ней делать. Она ведь живая.
— Слушай, а ты тоже странный.
Дед идет на веранду, подтыкает Неле одеяло, укрывает вторым. И возвращается просветленный.
— Значит, нашел, говоришь? — лукаво смотрит на внука.
— Нашел.
— Прямо как в сказке.
— Как в дурном сне.
— Значит, она твоя находка…
— Что ты говоришь?
Неля вскрикивает во сне громко и протяжно, как птица, дед и Ка врываются в дверь, словно два рыцаря расправляют плечи, оглядывают пристально веранду. Но ничего не находят. Она не проснулась, только брови сошлись на переносице, только крепче стиснуты зубы и скрюченные пальцы рук вцепились в одеяло. Дед подходит к ней, садится и гладит по голове.
— Ничего, все пройдет.
И проходит. Разжимаются пальцы, разглаживаются складки между бровей. И что теперь? Она улыбается тихонько, почти незаметно.
Она живет! Мутные воды схлынули, янтарь раскололся, и пчелка вылетела из него цела и невредима. Она кружится над цветами черемухи, ее мед еще не собран…
Ка ехал домой молча. Его практичный ум не подавал реплик, не советовал, как поступить с этой странной находкой. «Пусть живет, — решил он уезжая. — Это полная ерунда, но пусть живет». И всю дорогу с ним была тишина. Тихо было внутри. Все смолкло и не желало обдумывать происшедшее. Он желал, а оно — там, внутри, — не желало. Тогда он решил, что так оно разумней. А потом подумал, что с ним тоже творятся странные вещи…
