либо из мести, но мои коллеги поступают по такому же расчету. Вот почему уже больше месяца каждое утро, заступив в девять часов на дежурство, сидя за письменными столами, мы как прилежные ученики слушаем лекции по всемирной истории франкмасонства, по созданию Великой Ложи, изучаем ритуалы, рассказываем наизусть Декларацию прав человека.
— Приступим, господа, — говорит Баньель и добавляет: — Борниш, присоединяйтесь к остальным. Лишний урок вам не повредит.
Заставляя себя раболепно улыбаться, я присоединяюсь к моим измученным, но послушным коллегам.
В этот момент дверь открывается и мы видим в амбразуре маленького дивизионного комиссара Жилле. Он раздраженно говорит:
— Баньель, отправляйтесь в Министерство внутренних дел. Через час министр собирает у себя всех руководителей высшего и среднего звена.
— Господа, сегодняшняя ситуация непостижима!
Эдуард Депре, министр внутренних дел правительства Жоржа Бидо, строгим взглядом окидывает чиновников, собравшихся в конференц-зале его министерства. Здесь находятся лучшие силы полиции, ее сливки. Испуганно спрятавшись за спину шефа, я чувствую, что мое присутствие здесь неуместно. Роскошный интерьер, в котором я впервые оказался, вызывает во мне робость.
— Господин комиссар, вы действительно настаиваете на том, чтобы я сопровождал вас в министерство? — спросил я Баньеля в надежде, что он передумает.
— Вы понесете мой портфель, — заявил патрон.
Двадцать минут спустя я шагал с ним по Елисейским Полям. Мы свернули на авеню Марини, где находится Президентский дворец, и вышли на улицу Соссэ. Мы вошли в решетчатые ворота, и охранник проводил нас по усыпанной гравием аллее до приемной министерства, в которой уже дожидались люди со строгими лицами. Баньель шепнул мне на ухо:
— Справа сидят наши враги из полицейской префектуры. Не поворачивайтесь.
Получив предупреждение, я исподтишка поглядываю на наших «врагов». Первый, в полосатом костюме, с орденом в петлице, с редкими волосами и потухшим взглядом за очками, напоминающий протестантского пастыря, — Рене Дево, директор судебной полиции, резиденция которой находится на набережной Орфевр. Сотрудники прозвали его Рене-Подтяжка за преувеличенную страсть к разноцветным подтяжкам. Заложив руки за спину и нахмурив лоб, пересеченный глубокой вертикальной морщиной, Рене Дево ходит по приемной взад и вперед усталой походкой.
В углу комнаты сидит заместитель директора судебной полиции, мастодонт с лысым блестящим черепом. Он беседует с комиссаром Люсьеном Пино, главой уголовного розыска, зажавшим трубку между зубами. Я спрашиваю у Баньеля:
— А кто эти, слева?
Мой шеф поворачивает голову. Почтительно поприветствовав мужчину лет пятидесяти с седой гривой, выставившего напоказ розетку Почетного легиона, он сообщает мне:
— Это Жорж Валантен, наш директор. Он член Большой Ложи. А рядом с ним, высокий, с черными вьющимися волосами — это Мессаже — его заместитель. Они беседует с Вибо, директором службы контршпионажа.
Вытаращив глаза, я смотрю на Вибо, который всего на несколько лет старше меня. Изысканный, загадочный, в тридцать два года он уже директор такой устрашающей организации. Я совершенно зачарован этим молодым человеком, Роже Вибо, его строгой элегантностью, его пристальными, не мигающими глазами: он знает все секреты государства! В Сюртэ, сыскной полиции, ходят слухи, что он собирается преподать жестокий урок полицейским из префектуры, которые после Освобождения возомнили себя пупом Парижа.
Я умираю от желания поговорить с ним. Но невозможно перепрыгнуть через пропасть, разделяющую директора такой службы и молодого инспектора.
— Господа, вас просят пройти в зал.
Привратник в ливрее широко распахивает двери зала, которые закрываются, после того как я вхожу последним. Я чувствую себя мальчуганом, уцепившимся за юбку матери: я боюсь потерять господина Баньеля.
По приглашению министра все не спеша рассаживаются по местам. Наши «враги» приветствуют Шарля Люизе, префекта полиции, мужчину с седеющими волосами, зачесанными назад, с гладким и худым лицом, с выступающим кадыком и орлиным носом, на котором сидят очки в роговой оправе. Сотрудники префектуры садятся справа от стола.
Руководители Сюртэ садятся по левую руку министра.
Одиннадцать часов. В двери, скрытой за тяжелой портьерой, появляется Пьер Бурсико, генеральный директор Сюртэ, высокий, обаятельный, черноволосый. Он садится рядом с министром. В тот же момент входит командующий жандармерией, приветствует всех по-военному, снимает фуражку и тоже садится.
— Господа, наступило время подведения итогов, — начинает министр.
Он объясняет собравшимся цель данного заседания. С тысяча девятьсот сорок четвертого года страна горит в огне и тонет в крови. Были казнены коллаборационисты как на законном основании, так и без такового, были произведены обыски, часто без ордеров, кончавшиеся кражами и незаконным вымогательством. Но самое главное — это рост преступности, с которой необходимо эффективно бороться. Девиз дня — репрессии.
Далее министр докладывает о делах, в которых были скомпрометированы полицейские чиновники. Он убежден, что правосудие восторжествует, потому что оно должно торжествовать.
Сделав паузу, чтобы каждый мог вдуматься в его слова, Эдуард Депре продолжает:
— Господа, я призываю вас принять все необходимые меры, чтобы покончить с бандитизмом. Наша страна, столько выстрадавшая в период оккупации, не должна стать ареной кровавых подвигов организованных банд, преступная деятельность которых подрывает нашу экономику.
В то время как министр говорит, я изучаю окружающих его людей. У одних серьезные лица, у других — напряженные, у третьих — безучастные. Комиссар Пино играет под столом своей трубкой; директор Валантен все время чешет свой нос; префект Люизе без конца снимает свои очки и протирает их платочком из нагрудного кармана; мой шеф ерзает на стуле; полковник жандармерии, вытянув шею, слушает внимательно; в серых глазах Вибо сверкают ироничные искорки. Мой взгляд снова возвращается к круглому лицу министра, утяжеленному двойным подбородком. Густые брови и чаплинские усики придают ему сходство с рантье, в жизни которого было не много лишений. Я непроизвольно задумываюсь о тех французах, которые недоедали в эту жуткую зиму. Я сам из них: сто пятьдесят граммов мяса, девяносто граммов колбасы в неделю, пятьсот граммов сахара в месяц. На хлеб введены карточки; уголь практически невозможно достать; газ отключают каждый вечер в двадцать тридцать; электричество подается с перебоями между восемью и семнадцатью часами. Большинство из тех, кто держит сегодня в своих руках бразды правления, не знают, что такое жить по карточкам, иначе чем объяснить их жир?
Эдуард Депре заканчивает свой анализ.
— У кого-нибудь есть предложения?
В зале стоит полное молчание. Никто не хочет брать слово, чтобы не обнаружить несостоятельность своего ведомства. В этот момент, нарушая тишину, директор Валантен заявляет своим гнусавым голосом:
— Господин министр, работа полиции, дезорганизованная чисткой, постепенно нормализуется. Мы централизуем сведения, поступающие из семнадцати региональных ведомств, охватывающих всю территорию Франции. Я хотел бы особо подчеркнуть эффективность полиции Марселя, а именно комиссаров Маттея и Трюши, а также присутствующего здесь комиссара парижской полиции Баньеля. Мы констатировали, что самые опасные и серьезные преступления совершаются в этих двух городах: Париже и Марселе. К сожалению, в своей работе мы часто сталкиваемся с непримиримостью префектуры полиции, которая отказывается от всякого сотрудничества.
— Простите! — вмешивается префект Люизе. — Никогда еще вверенная мне судебная полиция не
