— Ты думаешь, это действительно серьезно?
Хозяин «Кислицы» отвечает не сразу. Он качает головой, затем вздыхает.
— Если он отказывается от денег, значит, это действительно очень серьезно, — заключает он. — Фараоны готовятся к войне, надо быть начеку.
— Подождем, когда Пьер придет в себя, и примем решение, — говорит Ноди, проводя рукой по своим черным блестящим волосам.
Проходят часы. Аттия, Фефе и Ноди, угрюмые и молчаливые, обедают в зале ресторана. Шум и болтовня клиентов, элегантных и богатых людей, в большинстве своем парочек, приехавших провести день на берегах Марны, которые спокойно оплачивают счета, предъявляемые им Корнелиусом, раздражают их. Ноди, собиравшийся прогуляться с Пьереттой, начинает терять терпение. Он кружится по комнате, в которой сейчас Аттия и Фефе равнодушно играют в карты.
На берегу юноши и девушки в туфлях на толстых пробковых подошвах, с загорелыми лицами и руками голосят песни. Раздраженный Корнелиус выпроваживает бродягу, сбившего его в подсчетах. Атмосфера остается по-прежнему напряженной, когда в дверях появляется Лутрель. Его волосы взъерошены, в глазах красные прожилки, рубашка вылезла из бежевых габардиновых брюк. Он уверенно подходит к бару и просит у Корнелиуса чашку черного кофе.
— Мне плохо, — говорит он сиплым голосом.
— Сейчас сварю тебе кофе, — отвечает Корнелиус, включая кипятильник в розетку.
Лутрель с трудом делает глоток.
— Я ничего не помню!
Как бы желая утихомирить боль, от которой разрывается его голова, он обхватывает ее руками. Чашка кофе дрожит в его руке. Он подходит к столику, за которым сидят Аттия и Фефе, и садится на стул.
Ноди и Корнелиус в свою очередь придвигают стулья. Рэймон без вступления резко вводит Лутреля в суть разговора с Ашилем. Пьер, несмотря на недомогание, слушает внимательно и не перебивает.
— На некоторое время придется затаиться, — предлагает Аттия, надеясь воспользоваться случаем, чтобы спокойно вернуться в семью и заняться своими делами.
Его надежда не оправдывается.
— Нет, — говорит Лутрель сухим тоном. — Нет! Наоборот, мы будем совершать налет за налетом. Если фараоны хотят войны, они ее получат со всеми прелестями.
Дрожащей рукой он подносит чашку к губам, отпивает маленькими глотками горький кофе без сахара, ставит чашку на место. «Невероятно! — думает Ноди с восхищением. — Он уже полностью пришел в себя». Дурные новости действительно быстро протрезвляют Лутреля, хотя выглядит он неважно: его веки опухли, черты лица осунулись, он бледен. Но его мозг снова активно работает.
— Мы переходим в наступление! — сообщает Чокнутый.
Наступление заканчивается поражением. Нападение на банк драгоценных металлов проваливается из-за каких-то пятнадцати секунд. Это случается первого августа. Сведения получены совершенно точные. В восемь часов пятнадцать минут Лутрель и компаньоны проникают во двор литейного завода на улице Даро. Именно здесь банк плавит золото, полученное от ювелиров, и превращает его в золотые слитки для французского банка.
Незадолго до вторжения Лутрель, Ноди, Аттия и Фефе видят, как фургон, перевозящий благородные металлы, въезжает во двор здания. Сопровождающий его моторизованный эскорт тотчас же уносится. Чокнутый ударом приклада оглушает охранника, затем устремляется к фургончику с остальными компаньонами. Поздно! Фургон пуст. Пятьдесят килограммов золота находятся в надежном месте. Квартет упускает триста миллионов франков! Лутрель в ярости выбегает со двора. Аттия рыдает по своей уплывшей доле, позволившей бы ему безмятежно жить до конца своих дней.
— Не плачь, Жо! — говорит Лутрель хриплым голосом. — Мы еще возьмем реванш!
В то время как полиция прочищает Париж, гангстеры аннексируют часть берега Марны. Они часто обедают в Шампини, в заведении под названием «Таверна», посещаемом актерами. Хозяин «Таверны» — толстяк Марио Прост. Новая штаб-квартира расположена на расстоянии двух километров от «Кислицы». Но Лутрель отдает сейчас предпочтение «Марронье», бистро на другом берегу реки, хозяином которого является не кто иной, как Андре Финкбаймер, прозванный Рукавом. Однажды вечером его приятель бросил гранату с вынутой чекой в тулузском кафе «Радуга». Финкбаймер поймал ее. Он хотел бросить ее подальше, но она разорвалась в его руке. Он был награжден военным орденом. В «Марронье» Чокнутый чувствует себя как дома. Он пьет, играет в карты и в шары, стреляет по пустым бутылкам, выстроенным в ряд в саду.
Именно здесь, у старого товарища, Лутрель держит военный совет со своими друзьями.
— Что ты предлагаешь, Пьер? — нетерпеливо спрашивает Фефе.
Лутрель берет ручку из кармана Ноди и рисует топографию места будущего налета, прямо на белой скатерти.
— Вот. Это улица Мобеж. В следующую субботу, в тринадцать часов пятнадцать минут, почтовый фургон пятьдесят девять-пятнадцать-PM будет перевозить деньги на Северный вокзал. Как только фургон поравняется с этой стеной, Жо догонит его и притрет, чтобы он остановился. Фефе возьмет на прицел водителя и охранника, сидящих впереди, и поставит их к стенке. Рэймон и я берем на себя мешки. Прежде чем вернуться в машину, я разоружу почтовых служащих. Так будет надежнее, и у нас появится новое оружие. Вся операция займет одну минуту. Встречаемся в субботу ровно в полдень в «Кафе де ля Пэ». Все понятно?
Двадцать шестого августа тысяча девятьсот сорок шестого года, в разгар солнечного дня, операция разворачивается в соответствии с планом Лутреля. Французская почта теряет в этот день семь миллионов девятьсот пятьдесят тысяч франков.
Сидя на заднем сиденье в машине, едущей в Париж, Чокнутый завороженно смотрит на полотняные мешки, набитые банкнотами. Он улыбается, обнажая зубы, и шепчет:
— Удача возвращается к нам.
После облавы на Лазурном берегу, после депрессии у Корнелиуса, после провала с банком драгоценных металлов Лутрель опасался, что это уже закат его карьеры.
13
Эмиль Нузей плетет свою паутину. И первой мухой, попавшей в нее, оказывается консьержка дома девяносто три по улице Мобеж, полная женщина с проседью в волосах, тяжелой грудью и непрерывной трескотней. Двадцать шестого августа после обеда она убирала квартиру своей жилицы с третьего этажа. Нарушая закон, она вытряхивала покрывало в окно и стала свидетельницей захватывающего, как детектив, зрелища: «ситроен» преградил дорогу почтовому фургону. Из автомобиля выскочили вооруженные люди, поставили к стене охранников, забрали мешки и скрылись. Придя в логово бригады по борьбе с бандитизмом, взволнованная и запыхавшаяся, консьержка чувствует себя кинозвездой.
— Нет, этого я не видела… Этого тоже нет… Постойте, покажите-ка мне вот это…
Нузей показывает консьержке фотографию, снятую двадцать седьмого октября тысяча девятьсот сорок первого года полицией Ниццы: сжатые губы, жесткий взгляд. В то время Пьер Лутрель был всего лишь мелким злоумышленником.
— Не обращайте внимания на дату, — советует полицейский. — Для нас главное — это черты лица, форма, выражение глаз…
Женщина сосредоточенно рассматривает снимок, то поднося его ближе к глазам, то отодвигая от себя.
— Ну и рожи на ваших фото, как на подбор, — смеется она.
Нузей скрывает свое нетерпение за ангельской улыбкой. Он не хочет давить на единственного свидетеля налета, который может сообщить ему ценные сведения. Он устало смотрит на Бриа и
