успех у мужчин, и сначала Лутрель терпел ее такой, какой она была. Молодая женщина уравновешивала его меланхолию и послушно утоляла порывы его плоти. Пьер постепенно привязался к ней, так как она была красивой, добросовестной и подобно ему питала слабость к собакам. Однако Лутрель долго колебался (Бухезайхе и Дано были тому свидетелями), прежде чем начать выходить с ней. В течение долгого времени он встречался с ней только в баре «Коккер», и их совместные маршруты не шли дальше спальни. Наконец Маринэтта начала жаловаться на однообразие их жизни.
— Ты слишком вульгарна для тех мест, которые я посещаю, — безжалостно отвечал ей Лутрель, обязанный своим социальным восхождением третьему рейху.
Она называла его снобом. Но после того как ее грубо обрывали, а порой и давали пощечину, она в конце концов капитулировала. Она любила Лутреля. Ей нравились его сдержанность и умение подчинить себе других. Своей сестре Рэймонде, вышедшей замуж за полицейского и упрекавшей ее за связь с гангстером, она убежденно ответила: «Пьер — это аристократ!» Она выставила сестру за дверь своей квартиры, украшенной безделушками и старинными гравюрами, и с тех пор ни разу не видела ее.
Маринэтта была приручена Лутрелем очень быстро. Но и он привязался к ней. Однажды утром, лениво приоткрыв глаза, она с удивлением увидела склонившегося над ней Пьера, который нежно смотрел на нее. Маринэтта спросила его с беспокойством и недоверием:
— Что с тобой?
— Ничего… Я просто смотрел на тебя. Без макияжа ты мне нравишься гораздо больше.
Маринэтта тогда поняла, что Чокнутый по-своему любит ее. И она сделала ради него то, что раньше ей просто не приходило в голову: она записалась на курсы хороших манер, отдала весь свой гардероб благотворительным организациям, оставив только шубы из голубого песца, которые она накидывала на себя в любое время года.
Маринэтта выходит из себя, сохраняя внешнее спокойствие. Уже почти час, как она приехала со своим коккером в модный итальянский ресторан «Мариуччио» (посещаемый самым отборным обществом — только черным рынком), расположенный на улице Марбеф. Метрдотель галантно проводил ее к столику, который постоянно числится за Лутрелем, известным здесь под именем Бернар. Маринэтта пришла вовремя, но Пьера и его банды еще нет.
Клиенты ужинают под сладкие звуки гитар, исполняющих «Соле мио». Гитаристы обряжены в костюмы пиратов. Кремовые стены зала украшены мандолинами и тромбонами. Неожиданно в зале появляется Дано, держа правую руку в кармане пальто. Вслед за ним уверенной походкой входит Лутрель, затем Бухезайхе с напряженным лицом и проницательным взглядом. За ним Ноди и Пьеретта д’Арш, его подружка. Последними входят Фефе и все еще дрожащий от холода Аттия. Он выглядит здесь нелепо в своем галстуке, повторяющем цвета французского флага. Все усаживаются за столик, за которым уже сидит Маринэтта. Официанты в белых кителях начинают суетиться, придвигают еще один столик, приносят миску для собаки.
— Стоп! Сначала сядет Пьеретта, — говорит Лутрель Дано, собирающемуся уже завалиться на стул. — Когда ты, наконец, усвоишь манеры?
Все, что противно этикету, портит ему настроение. Пьеретта садится рядом с Маринэттой и, целуя ее в щеку, быстро скользит взглядом по ее туалету. Жакет Маринэтты расстегнут, и на борту можно прочесть: «Коко Шанель». Через спинку стула перекинут серебристый песец. На Пьеретте надето облегающее платье из плотного белого шелка, наглухо застегнутое. У нее красивые длинные завитые волосы.
Ужин проходит в общей эйфории, нарушаемой иногда Лутрелем, порицающим недостойное поведение за столом. Его первое замечание, как обычно, адресовано Абелю, не умеющему правильно пользоваться ножом и вилкой. Бухезайхе призывается к порядку, когда широко открывает рот и начинает ковырять в нем зубочисткой. Аттия капнул на свое «знамя» соусом, что также не останется незамеченным. И только Ноди ведет себя, как настоящий джентльмен. До чего же он хорошо держится, какие у него изысканные манеры! Лутрель восхищен им, а порой даже завидует ему. Однажды вечером, немного перепив, Лутрель сказал Рэймону, икнув:
— Я хотел бы осуществить две свои мечты. Первую — совершить ограбление в смокинге и цилиндре. Это было бы настоящим безумием. Вторую — иметь частицу «де». Только послушай: де Лутрель! Когда я выйду на пенсию и поселюсь за границей, меня будут называть де Лутрель. Граф де Лутрель!.. или герцог, посмотрим.
Ноди рискнул пошутить:
— Учитывая твою биографию, ты мог бы взять себе имя Петер фон Лутрель. Это тоже звучит!
Чокнутый чуть не умер от хохота.
3
Стоит холодная погода. На авеню Пармантье редкие прохожие кутаются в свои пальто, обматывают шарфами покрасневшие нос и уши. Давно уже во Франции не было такого холода. Эту первую послевоенную зиму можно сравнить с зимой сорокового-сорок первого годов, когда в тазах замерзала вода, а толстый слой снега продержался в Париже три недели. Особенно плохо переносят мороз старики, поэтому человек с седыми усами и волосами, поеживающийся в своей куртке-аляске, с длинным батоном хлеба в руке и с перекинутой через плечо нелепой пляжной сумкой вызывает жалость. Когда он передвигает ногами, кажется, что это скрипит не снег, а его старые кости. Он среднего роста и, вероятно, в молодости был сильным. Сейчас же он плохо видит и с невероятными предосторожностями решается, наконец, перейти улицу. Он с трудом взбирается на тротуар и продолжает путь своей неуверенной походкой. Старость — это как кораблекрушение. Шофер фургона, стоящего перед филиалом Лионского кредитного банка, смотрит на старика с сочувствием. «Лучше сдохнуть, чем дожить до таких лет», — думает он, затягиваясь сигаретой. Старик, спотыкаясь, медленно продвигается вперед. Он находится всего лишь в нескольких метрах от банка, когда оба конвоира выходят из него, катя на тележках джутовые мешки с банкнотами. Одиннадцать часов тридцать одна минута.
Охранники недоверчиво оглядывают улицу, но, кроме старика, на ней никого нет. Они выходят на тротуар. Тот, что ниже ростом, подходит сзади к фургону, открывает двери, забирается внутрь машины. Его коллега присоединяется к нему, снова пристально вглядываясь в улицу. Успокоившись, охранник убирает в кобуру свой пистолет, затем наклоняется, чтобы поднять первый мешок. В это время старикан поравнялся с фургоном, но никто не обращает внимания ни на него, ни на его жест: он роется в своей пляжной сумке, затем достает из нее автомат.
— Не двигаться! Руки на затылок! — спокойным голосом приказывает Лутрель.
В тот же момент вынырнувший из-за соседних ворот Ноди уже держит на прицеле шофера. Автомат Фефе, направленный на двери банка, лишает охранников помощи изнутри. Бухезайхе с точностью хронометра выпрыгивает из машины и устремляется к стоящему на земле охраннику.
— Один жест, и ты покойник!
— Пошевеливайся! — говорит Лутрель.
Бухезайхе хватает первый попавшийся под руку мешок и поворачивается: рядом с ним останавливается угнанный «ситроен». Жо Аттия, сидящий за рулем, открывает заднюю дверцу. Бухезайхе бросает на сиденье первый мешок, затем пять остальных. Дверца закрывается, машина скрывается в предместье Тампль.
Бухезайхе разоружает охранников и усаживается за руль другого «ситроена». Ноди оглушает прикладом шофера и присоединяется к Бухезайхе. Лутрель приказывает охранникам сесть в фургон, закрывает двери и садится на заднее сиденье грузовика, в который Фефе запрыгивает на ходу.
Одиннадцать часов тридцать две минуты. Лионский кредитный банк потерял три миллиона. Пятьдесят тысяч франков в секунду!
— Хорошая работа — это быстрая работа, — говорит Аттия.
— Колоссально, — комментирует Бухезайхе.
— У меня есть кое-что и получше, — говорит Лутрель, снимая парик и отклеивая усы.
