кофейный столик из итальянского мрамора, похожий на огромное пирожное, покрытое глазурью. На полках и на столе были расставлены всякие антикварные вещицы, которые покупала мать Синтии Лилиан Пауэл, проживавшая поблизости и часто наведывавшаяся к дочери и зятю. Джон так не любил свою тещу, что ежедневно давал ей по 100 фунтов на поиски антиквариата, лишь бы избавиться от нее.
И все же, несмотря на все усилия, комната выглядела неуютно и была похожа на мебельный магазин. Синтия и Джон никогда не любили ее. Большую часть времени они находились в другой части дома, в маленькой уютной солнечной комнате, очень милой, с огромными окнами, из которых открывался вид на кирпичную террасу, ведущую к бассейну. Дно бассейна украшал огромный мозаичный зеленый глаз, взирающий на дом. Солнечная комната была заставлена мебелью и аксессуарами рок–звезды. Вдоль одной стены располагались белая стенка и секретер со стереоаппаратурой, журналами и книгами по спиритизму и искусству. На одной дверце секретера Джон прикрепил рекламную вывеску «Молоко полезно». На верхней полке были расставлены черные кубические, таинственно мерцающие светильники, стены украшали постеры и карикатуры Джона в рамках и наиболее значительные цитаты из написанных им двух книг и одной пьесы. Диванчик канапе с коричневыми подушками был слишком коротким для Джона, и он не мог на нем удобно вытянуться, но именно там его и можно было обычно найти с книгой или журналом, обычно, но не сегодня.
«Джон! Ты здесь?» — позвала Синтия из пустой солнечной комнаты. Ей показалось, что из кухни раздался сдержанный смех. Встревоженная, она прошла через обшитую дубом дверь взглянуть, кто там.
Джон в халате стоял перед ней, в левой руке он держал чашку с горячим чаем, а в правой зажженную сигарету «Ларк». Йоко Оно сидела за кухонным столом спиной к двери. Она даже не потрудилась обернуться, но Синтия узнала ее по гриве черных волос, спадающих на плечи. Белая современная, хорошо оборудованная кухня была завалена грязной посудой и объедками и выглядела так, словно хозяева долго в нее не заходили. Шторы опущены, свет приглушен.
«А, привет», — сказал Джон, нарушая молчание. Он спокойно отхлебнул чай, в то время как Синтия всматривалась в его глаза, пытаясь найти ответ. Он выглядел таким усталым, будто всю ночь пьянствовал и совсем не спал. Его долговязая фигура была заплывшей (результат употребления наркотиков), волосы спутаны и тусклы, и весь он казался каким–то недомытым. Под тонкой круглой оправой очков черные круги, под глазами появились мешки.
Наступила долгая пауза. Наконец Йоко Оно повернулась к Синтии. На ее лице не было и следа замешательства, не было даже намека на желание извиниться или объяснить происходящее. Невероятно, чтобы любовь Джона завоевала эта мрачная, неулыбчивая тридцатишестилетняя женщина с бледным продолговатым лицом и, мягко говоря, небезупречной фигурой, далекой от того, что можно назвать секс– символом. В довершение ко всему она была замужем, и у нее была шестилетняя дочь. Глядя на Йоко, Синтия вдруг заметила, что на ней не просто халат, а ее, Синтии, халат. «А, привет», — произнесла холодно Йоко. И снова наступило молчание, лишь на лице Джона медленно проступила сардоническая усмешка. Казалось, он ждет, чтобы Синтия заговорила первой. И в этот сюрреалистический момент она решила вести себя так, как вела всегда, оказываясь в диких ситуациях, в которые попадала с битлами все эти годы, — как будто ничего необычного не происходит. Будто со стороны она услышала, как произносит маленькую речь, приготовленную в самолете: «Мы бы хотели поехать куда–нибудь пообедать. Завтрак у нас был в Греции, ланч в Риме, и мы подумали, что здорово будет пообедать всем вместе в Лондоне. Вы с нами?»
Когда слова слетели с ее губ, она пожалела о сказанном. Джон пристально смотрел на нее недобрым взглядом. На секунду она испугалась, что он может сказать что–нибудь грубое, как делал всегда, не задумываясь. Она молилась, чтобы он не унизил ее еще больше перед Йоко. Но он только буркнул: «Нет, спасибо».
Она развернулась и выбежала из кухни. Прошлась по комнатам, собирая вещи, чтобы упаковать их, бесполезные вещи, напоминавшие о замужестве. Это были фотографии, на которые она никогда не захочет смотреть, приглашение на вечеринку, о которой она хотела бы забыть. Пока Дженни и Волшебный Алекс ждали ее в холле, она быстро поднялась по центральной лестнице на второй этаж и спустилась в холл, а оттуда в спальню размером с половину теннисного корта, с полками от пола до потолка и стенными шкафами с ее и его вещами. Там стояла широкая кровать, на которой бесконечно долгими ночами она ждала возвращения Джона и в конце концов засыпала одна. По пути в холл Синтия споткнулась о тапочки Йоко Оно, аккуратно выставленные за дверь гостиной, и впервые за все время расплакалась.
Слава Богу, подумала она, что они хоть не спали в ее постели.
В глубине души, не признаваясь в этом даже себе, она знала, что их брак был обречен с самого начала. С того самого дня, как они познакомились, Джон сражался со своими демонами и чудовищами, и она мало чем могла ему в этом помочь. Слава и успех обернулись иронией. Мать и отец предали его, Пол предал его, Махариши предал его, и она сама отчасти давным–давно предала его. Она видела, как эти ненасытные пиявки напитывались его энергией и деньгами, как высасывали из него все, без остатка. Последние несколько лет она стояла в стороне, а он барахтался в штормовом море наркотиков. В свои двадцать восемь лет Джон был уже сложившимся наркоманом, за исключением очень коротких и редких периодов жизни. С того дня, как они встретились, он постоянно находился в состоянии алкогольного опьянения или наркотического транса. В Кенвуде на полке в солнечной комнате стояли белая фармацевтическая ступка и пестик, с помощью которых он смешивал различные комбинации наркотических средств, барбитураты и психоделики. С помощью некоторых препаратов он на несколько недель погружал себя в состояние такого глубокого транса, что переставал видеть какие–либо краски, лишь черный и белый цвет. «Что касается меня, — писала Синтия, — все началось с того момента, когда в нашу жизнь пришли гашиш и ЛСД». Но не наркотики отняли у нее Джона, а другая женщина.
То, что этой женщиной оказалась чокнутая японка, явилось для Синтии ошеломляющим открытием. Насколько она помнила, женщины всегда гонялись за Джоном, или его кошельком, или его славой. Женщины были разными — от примитивных шлюх до кинозвезд и писательниц. Несколько недель назад Джон признался в дюжинах измен за восемь лет женитьбы, ни об одной из которых она не подозревала. В этот список побед, по его словам, входила исполнительница фольклорных песен Джоан Баэз, английская актриса Элеонора Брон, журналистка «Ивнинг Стэндард» Маурин Клив, американская поп–певица Джеки Де Шеннон, а также, по его подсчету, было еще около трехсот других девушек в различных маленьких и больших городах мира, и казалось, что никто не сможет надолго задержать его внимание. Пока не появилась Йоко.
В Йоко Оно было что–то такое, чего не было в других: ее настойчивость граничила с навязчивостью. В ней совмещались упорство и нахальство, она постоянно бродила поблизости, как привидение. К этому времени уже все в доме ее опасались.
После того, как они с Джоном встретились на художественной выставке, от нее невозможно было избавиться. Синтия всегда полагала, что первой ошибкой Джона было то, что он материально поддержал Йоко. Получив деньги для своей выставки, она появилась снова, требуя еще. Охранники студии И–Эм–Ай на Эбби Роуд, где ребята записывали свои альбомы, шутили, что она является частью ограды. Однажды Йоко пригрозила, что прикует себя цепью к воротам, если ее не пустят к Джону. Затем началась продолжительная осада Кенвуда. Сначала шли непрекращающиеся телефонные звонки, а после того, как Джон три или четыре раза менял номер телефона, она стала посылать ему дюжины писем. Синтия перехватывала многие из них и, когда они приобрели оттенок горечи и отчаяния, стала прятать, на случай, если Йоко когда–нибудь выполнит угрозу покончить с собой. Однажды она уже пыталась это сделать в Японии, и письма казались искренними. Как рассказывает Синтия, Йоко писала: «Я больше не могу. Ты — моя последняя надежда. Если ты меня не поддержишь, тогда все, я убью себя».
Очень даже живая, Йоко стала лично являться в Кенвуд и поджидать возле дома, пока Джон приедет или уедет. Она простаивала там с раннего утра до поздней ночи, независимо от погоды, всегда в одном и том же старом черном свитере и стоптанных туфлях, такая злобная, что Дороти Джарлетт, экономка, боялась проходить мимо.
Вопиющая бестактность Йоко проявилась однажды в Лондоне, когда она заявилась на лекцию о трансцендентальной медитации, куда пришли Джон с Синтией. После лекции она вышла вслед за ними,
