«Неужели он вообще не позволяет себе плакать?» — подумала Марисала.
— Не получается, — признался он. — Я не могу об этом забыть. Они притаились здесь, — Лайам ткнул пальцем себе в лоб, — все эти воспоминания, и ждут, пока я засну. Они не уйдут по своей воле, верно?
Марисала кивнула.
— Нет, не уйдут, — прошептала она.
Он протянул к ней руку, словно утопающий к спасательному кругу, и Марисала сжала его пальцы. В глазах у нее стояли слезы; она молчала, ожидая, что Лайам сделает еще один шаг к ней навстречу и заговорит.
Одна минута сменилась другой, другая — третьей… Марисала терпеливо ждала.
Наконец Лайам заговорил тихим, еле слышным голосом:
— Однажды в тюрьму бросили беременную женщину, — начал он. — Не знаю, чем она досадила правительству — да она и сама не знала. Она сидела в соседней камере. Мы не успели познакомиться как следует — несчастная пробыла там всего несколько дней.
Лайам замолк, и Марисала догадалась, что он из последних сил борется со слезами. Лучше бы он заплакал, думала она. Ему стало бы легче. Тот человек, что прятался вместе с ней в джунглях, не стеснялся плакать. Но с тех пор он научился скрывать свои чувства. Прятать их от всего мира — даже от самого себя.
— В стене между нашими камерами была щель — всего несколько миллиметров шириной, но через нее проникал звук. Мы разговаривали по ночам, когда охранники спали.
Однажды за ней пришли и поволокли ее наверх. Я понял, что они собираются ее бить… — Голос его дрогнул и сорвался. — Господи, как эти звери могли бить беременную женщину?
Марисала крепче сжала его руку.
— Они стегали ее плетью до потери сознания. А потом бросили обратно. Я слышал, как она кричала, что начинаются роды, что ей нужен врач — но они только хохотали. А потом вышли и заперли дверь. Она родила — одна, в сырой вонючей камере. А потом умерла. Она истекла кровью, Мара, и никто не пришел ей на помощь.
Лайам обнял Марисалу и зарылся лицом ей в волосы. Плечи его тряслись. Марисала догадалась, что он плачет. Он все-таки позволил себе заплакать, но Марисала была этому уже не рада. Может быть, она ошибается? И для него лучше постараться просто забыть все, что он пережил в застенках Сан- Салюстиано?
Но история была еще не кончена.
— Она знала, что умирает. Звала меня, просила помочь, спасти хотя бы ребенка. Но что я мог сделать? Я кричал громко, как только мог, звал на помощь. Никто не пришел. И она умерла — можно сказать, у меня на глазах.
Марисала плакала вместе с ним и не замечала своих слез. «Господи, — молилась она, — пожалуйста, помоги ему! Облегчи его боль!»
— Она умерла, — продолжал Лайам, — а ребенок еще жил. Он плакал. Много часов подряд я слышал детский плач за стеной.
— Боже мой! — простонала Марисала. — Боже мой!
— Это было ужасно, Мара. Тогда мне казалось, что более страшной пытки и придумать невозможно. Что еще немного — и я не выдержу. Сойду с ума или разобью себе голову о стену. Но потом ребенок замолчал… и я понял, что бывает еще хуже.
Они долго молчали. И что могла Марисала сказать в утешение?
— Скажи, как жить с этим? — дрогнувшим голосом спросил Лайам. — Как жить с такими воспоминаниями? С этим — и еще со многими другими?
— Не знаю, — тихо ответила она.
— Я вернулся домой. Вырвался из этого ада. Мне казалось, что все позади, что теперь все будет хорошо… Оказалось, нет. Я не могу об этом забыть. Как ни стараюсь, не могу. Марисала молча гладила его по изрытой шрамами спине. Как она хотела помочь ему — но что она могла сделать?
Но, может быть, она поможет ему хотя бы на несколько мгновений забыть обо всем пережитом?
Марисала погладила его по колючей щеке, прикоснулась губами к губам, ощутив соленый вкус его слез. Лайам отпрянул, но Марисала поцеловала его снова.
— Мара, не надо… — пробормотал Лайам, но не отодвинулся.
Она заставила его замолчать поцелуем. И еще одним… и еще… И вот уже он сам целовал Марисалу, страстно и жадно впиваясь губами в ее нежный рот.
Он прижимал ее к себе, сминая тонкую футболку, и целовал ее все сильнее, все глубже, все яростнее.
«Неужели он хочет меня? — мелькнуло в голове у Марисалы. — Да, наконец-то он признал, что хочет меня так же сильно, как я его!»
Руки Лайама скользнули под футболку и начали гладить ее обнаженную спину. Вот, не прекращая поцелуя, он подхватил ее и усадил к себе на колени. Марисала ощутила, как бурно растет его желание. Застонав, он нащупал рукой ее грудь — и тогда Марисала одним быстрым движением стянула с себя футболку.
— Мара, не надо! — тихо взмолился Лайам.
Но тело его не повиновалось чувству долга: оно жило своей, особой жизнью. Руки его ласкали Марисалу, губы тянулись к ее набухшим соскам, а язык… Марисала вскрикнула от наслаждения. Никогда еще она не ощущала ничего подобного.
Свершилось то, о чем она мечтала долгие годы. Они с Лайамом любили друг друга. И к черту все сомнения, все «надо-не надо»! Пусть останется одно желание, одна любовь!
Марисала горела, как в огне, — и видела в синих глазах Лайама ответное пламя.
— Идем ко мне, — прошептала она.
Она знала, что этого Лайам и хочет. Достаточно почувствовать, как он ласкал ее, перебирал ее волосы, гладил по плечам, обводил пальцем татуировку на плече, снова и снова касался ее прекрасного тела, словно не мог насытиться наслаждением…
Лайам взглянул ей в глаза — и Марисала поняла, что он готов отдаться своей страсти. Молча он помог ей встать и повел за собой в спальню…
И тут зазвонил телефон.
Автоответчик у Лайама включался после первого же звонка. Так случилось и на этот раз. Лайам и Марисала застыли, прислушиваясь к доносящемуся из кухни голосу. Автоответчик голосом Лайама просил оставить сообщение после сигнала.
— Извините, что я звоню среди ночи — хотя у вас скорее уже раннее утро, — послышался очень знакомый голос. Голос Сантьяго.
Лайам застыл на месте. Вид у него был, словно у маленького мальчика, пойманного за шалостью, и Марисала невольно прыснула.
— Боже, откуда он узнал?.. — пробормотал он.
— Я хотел сказать вам, что со мной все в порядке, — продолжал Сантьяго. — Впрочем, вы, может быть, не слышали новостей? Дело в том, что сегодня в здании правительства произошел пожар.
Пожар? Марисала выскользнула из рук Лайама и поспешила на кухню, по дороге подобрав и натянув футболку.
— Президент Эстес пострадал, хотя и не сильно, — продолжал Сантьяго, — меня тоже отвезли в больницу, но со мной все в порядке — просто наглотался дыма. Я не хочу, чтобы вы, услышав новости, беспокоились обо мне.
Марисала схватила трубку.
— Алло! Сантьяго!
— Марисалита! Извини, я, наверно, тебя разбудил?
— Да нет, я… мы…
Она повернулась к Лайаму. Он стоял в дверях, и на лице его отражалось беспокойство, словно он боялся, что Марисала сейчас напрямик выложит дядюшке, чем они тут занимались. Точнее сказать, чем собирались заняться. А еще точнее — на что Марисала так надеялась.
