общины. О них неоднократно упоминает Рубруквис в описании своего путешествия в ханскую ставку. К сожалению, эта глава истории евреев в России почти совсем не освещена наукой.
Упадок Золотой Орды и переход политической гегемонии над евразийским миром к Москве совпадают с новой широко задуманной попыткой некоторых еврейских групп развернуть прозелитическую деятельность в пределах Московской Руси. Крымский еврей Схария заносит с собою на Москву зерна нового учения, пытающегося сблизить ветхо— и новозаветное направление асийской религиозной традиции. В Новгороде Великом объявляется «ересь жидовствующих», в которой еврейское влияние проявляется не только посредством личного участия (количество еврейских полемистов, судя по числу имен, сохранившихся в истории, было, по-видимому, невелико), сколько в неожиданно обнаружившемся созвучии ветхозаветных начал каким-то сектантски-хлыстовским и утопистским элементам русской стихии, здесь впервые встретившимся с еврейским пафосом мессианского избранничества.
Ответные отклики «ересь жидовствующих» вызвала не только среди простонародья, но и в среде крупной думной и приказной бюрократии, при великокняжеском дворе и даже среди духовенства. Благосклонный нейтралитет по отношению к движению занимал сам вел. князь Иван Васильевич. Оно все разрасталось, вовлекая в свою орбиту крупные государственные вопросы (например, вопрос о престолонаследии).
Ересь вызвала в недрах православия ответное движение, некоторыми чертами на сто лет предварившее европейское явление контрреформации. Пресловутое «бродильное начало» в иудаизме вполне оправдало себя: в диспутах с еретиками впервые получает полемический закал богословская мысль русского православия. Для борьбы мобилизуются все его наличные культурные силы, возникает полемическая литература, производится пересмотр положительного содержания религиозной традиции (Библии, Житий Святых). Но приходится отдать справедливость православию в целом: «каленое железо» не фигурировало в числе средств борьбы с ересью. Были уклоны и соблазны, и даже на огромном расстоянии, понаслышке из десятых уст, действовала грозная повесть об Инквизиции (эпоха «ереси жидовствующих» знаменательно совпадает с гибелью мусульманско-еврейского месторазвития на Пиренейском полуострове). Кое-кто грезил и тогда о праведном насилии, о мече карающем и очищающем. Но против почитателей Фердинанда Католика зазвучал предостерегающий голос «заволжских старцев» с знаменитым пустынником Нилом Сорским во главе. По парадоксу истории на полемике вокруг жидовствующих на Руси впервые идеологически оформляется отталкивание от догматики и практики католичества; этим упраздняется то опасное наследие, которое таило в себе «пораженческое» поведение московско-русской делегации на Флорентийском соборе 1439 г., этом своеобразном церковном прообразе германо-большевистского действа в Брест-Литовске.
Шестнадцатый век знаменует массовое устремление евреев на места, на целые века сделавшиеся «месторазвитием» восточноеврейского народа. Движение надолго задерживается на крайних западных пределах древней Хазарии. Здесь еврейская масса впервые соприкасается с западнорусской стихией, переживающей смутную эпоху польского анарховладычества. Общеизвестна печальная роль, которую сыграло малорусское и галицийское еврейство как орудие эксплуатации крестьянства польскими магнатами — колонизаторами и латинизаторами. Она едва ли чем-нибудь может быть оправдана, и еврейство за нее жестоко поплатилось ужасами хмельнищины. Едва ли не ужаснее сказалась рука карающей Немезиды в тяжком духовном и нравственном наследии многих поколений еврейских «факторов» и посредников, этих, в известном смысле, еще более жалких жертв тяжелогнетущего ясновельможного самодурства, чем кабальная крестьянская масса, исповедовавшая «хлопскую веру». Но, с другой стороны, есть основания думать, что и в ответной борьбе западнорусского крестьянства против насилий шляхты еврейство сыграло известную роль. Еще ждет своего исследователя история еврейских отношений с казачеством; отношения эти отнюдь не ограничивались услугами маркитантского характера, бессмертное олицетворение которых мы имеем в лице гоголевского Янкеля, (Последний, кстати, является первым крупным опытом художественного освоения еврейства русской литературой и внедрения его как составной части в русский географический и культурный ландшафт.)
Вопреки распространенному мнению, уже в XVII (и даже XVI) веке проявляется после долгого перерыва тяга евреев в Великороссию, несмотря на резко отрицательное отношение московского правительства. Так, именно в середине XVII века укоренился в России род Шафировых. Знаменитому вице- канцлеру Петра Великого его еврейское происхождение часто припоминалось в ссорах «птенцов гнезда Петра» из-за власти и влияния. Совершенно равнодушен к этой особенности биографии Шафирова был сам Петр с его умением практически использовать людей различнейшего звания для государственной работы. Великому царю не пришлось раскаиваться: общеизвестен факт спасений Петра из прусской ловушки, расставленной румынским вероломством, благодаря дипломатическому искусству Шафирова.
Ярким примером непреодолимой тяги в Россию у евреев является в несколько более позднюю эпоху судьба известного героя дела «о совращении» в 1738 г. — Боруха Лейбова. В нем как бы оживает дух Схарии Новгородского; его влечение к России (из которой он несколько раз был изгоняем) явно доходит до маниакальной idee fixe, за которую он поплатился трагической гибелью.
Волна массовых еврейских переселений остановилась на пороге пустынных и бесхозяйственных пространств нынешнего юга России. Как и малорусское крестьянство, восточное еврейство переходит этот порог только после первого раздела Польши, от которой русская государственность впервые унаследовала территорию с большим еврейским населением. Еврейские публицисты и историки, кажется, ни разу не помянули добром первого крупного факта в истории отношений русской государственности со своими еврейскими подданными: мы имеем в виду расширение границ еврейской «черты оседлости» на обширные пространства Новороссии (кажется, первый пример этого рода в истории христианских государств). В это самое время во многих микроскопических государствах просвещенной и философической Германии евреи при въезде в города еще платили за себя «скотскую пошлину». Вообще, история евреев при Екатерине II производит как бы experimentum crucis над позднейшими предрассудками западничествующих еврейских деятелей и историков, фанатиков рационализма и уравнительства. Например, льготы еврейскому населению Риги давались екатерининским правительством втихомолку от просвещенного остзейского бюргерства.
Первым русским государственным деятелем, обратившим пристальное внимание на еврейский вопрос, был знаменитый поэт Г.Р. Державин. Его пространное «Мнение о предотвращении в Белоруссии голода и устройстве быта евреев» проникнуто искренним доброжелательством к евреям, несмотря на, в общем, отрицательное о них мнение, и обличает желание подойти к трудной и сложной проблеме с широко государственнической точки зрения. Это не помешало тому, что в еврейской «периферийной» среде укоренился взгляд на Державина как на отъявленного антисемита.
Конец восемнадцатого века, принесший гибель изжившей себя польской анархо-государственности, вознес в то же время петровскую Россию на большую высоту политических успехов (приобретение Белоруссии, Волыни, Подолии и Новороссии). В это время в духовный инвентарь восточного еврейства входит новый чрезвычайной важности элемент. Зарождается духовное движение хасидизма, одними встреченное восторженно, как ответ на тоску народной души, как избавление от слишком долгого засилья религиозного формализма и законничества; другими же анафематствуемое, как опасная и соблазнительная ересь.
Уже встречались замечания о том, что мистический аскетизм первоучителя хасидизма Израиля Межибужского, философски разработанный в трудах его ученика Бера Межирецкого и др., во многом сходен с воззрением его младшего современника Тихона Задонского. Основной стержень хасидического учения, и по богословским и полемическим писаниям его основателей, и в аскетической практике первых знаменитых «цадиков» Подолии, Волыни и Белоруссии (Наум Чернобыльский, Залман Борухов-Шнеерсон, Арон Старосельский и др.), состоит в крайне напряженном ощущении благодатной близости Божества к творению. Из этой близости проистекает возможность посредничества между Богом и человечеством в лице многих праведников одновременно, сокрытых от ведения мира, но уже при жизни почитаемых в тесном кругу посвященных. При всей глубине непрестанного духовного созерцания Божества сила благодати у праведника обращена не столько к единоличному душевному спасению, сколько к высшему благополучию верующих, проявляясь не только в исповедничестве и учительствовании, но и в мирском делании.
Таким образом, хасидизм, возникая у самого географического рубежа латинства и православия, сближается с последним в своем теургическом и нравственном идеале назначения праведника в этом мире.
