правовой оказались более чем скромными, иногда ничтожными (Румыния) или даже отрицательными (Венгрия). Тем не менее ни крушение коммунистического режима в Венгрии, участие в котором тамошней еврейской интеллигенции достигало размеров, еще гораздо более компрометирующих, чем в России, ни по следующие бичи и скорпионы белого террора, в значительной степени обрушившегося на еврейское население уже просто как таковое, ни искалеченное существование тысяч еврейских интеллигентов, вынужденных приспособиться к совершенно новым условиям существования и переучиваться новым языкам, не затмили светлого ореола среднеевропейской революции в глазах еврейской интеллигенции. Посторонний наблюдатель не услышит из уст среднеевропейского студента или универсанта-еврея тех жалоб на кругу и неожиданную ломку существования, какие приходилось нам слышать из уст простых, малограмотных евреев откуда-нибудь из Буковины, Галиции или Трансильвании[3]. Здесь опять-таки сказалась эта удивительная способность периферийного интеллигента, присущая, кажется, исключительно ему одному, как своеобразному культурно-этическому типу: это — поистине изумительный, выходящий за пределы рациональных объяснений феномен самопожертвования ради зла, зла реального и несомненного, но воспринимаемого как добро его болезненным сознанием, находящимся в плену у бездушного, утилитарно-рационалистического начала этого детища искаженной соблазнами лжерелигиозной эсхатологии. К этой поразительной черте периферийной характерологии уместно будет еще вернуться позже, в связи с еврейско-интеллигентскими оценками событий и смысла русской революции.
Но есть еще одна сторона среднеевропейского переворота, вызывающая еще более неистовый восторг среди еврейских интеллигентов, как местных, так и их единоверцев российского происхождения, попавших в Среднюю Европу в результате русской катастрофы и эмиграции из России, в составе как советского ее ядра, так и территорий, захваченных соседними государствами.
Идейным возбудителем и поводом для среднеевропейской революции послужило, как известно, опубликование пресловутых «пунктов» о демократическом самоопределении народов, выношенных в голове недалекого американского юриста, в конце войны оказавшегося по капризу судьбы вознесенным на небывалую высоту нравственного и политического авторитета, подкрепленного колоссальными материальными и военно-техническими ресурсами Америки. «Пункты» эти оказались неожиданным и поэтому тем более лакомым идейным подарком именно для еврейской интеллигенции тем, что провозгласили безусловное право всякой национальности на самостоятельное государственное существование в силу одного факта физического обитания в относительном численном большинстве на известной территории. Вопросы о фактическом, культурно-историческом освоении «большинственной» национальностью территории, составляющей предмет ее притязаний, о размерах значительности исторического прошлого ее и о количестве жертв и усилий, принесенных ею на алтарь освобождения, — все это попросту не вошло в поле зрения упрощенных вульгарно-демократических умов вершителей европейских судеб. И вот периферийному еврейскому интеллигенту демократические пункты принесли освящение и мировой авторитет его выношенному в гетто старинных европейских городов началу нетерпимой национальной исключительности и идолопоклоннического отношения к национальности как таковой, самой из себя почерпающей свою значимость и святость, вне и даже вопреки всякому отношению к высшим и последним смыслам ее вселенско-исторического призвания. Древнее жгучее ощущение и жуткой, и благодатной! близости к Господу, донесенное человечеству ветхим Израилем и в потрясающих стихах его пророков, и в сверхчеловечески высоконапряженном героическом мифе его о себе самом, о своем богоборчестве и богообретении, и в вещей мудрости первопреданий о предземных и предвечных судьбах человека в творении, — уже давно истерлось в охолощенной душе периферийного еврея. Его утилитарно-материалистический дух подсунул для поклонения его по-человечески религиозно алкающей и взыскующей природе голый, хотя и граничащий с чудесным факт существования еврейства — для него факт
Так произошло то, что призыв, обращенный к народам, доселе не сумевшим благодаря исторической бесцветности и незначительности своих земных уделов наполнить занятые ими места под солнцем какими-то формами государственно-политического и культурного творчества, воспринят был с таким неистовым восторгом как ободрительный оклик долгожданного спасителя потомками и эпигонами народа, единственного среди народов Земли по значительности, разнообразию, долготе и трагичности своих земных судеб, но не обладающего в наше время никакой самостоятельно и в тесных пределах национальной исключительности освоенной областью как вместилищем и объектом национального культурно-политического творчества.
С точки зрения историко-мистического постижения и истолкования земного пути еврейства не может не представляться чем-то поразительным тот факт, что одновременно с торжеством атомистско- самоопределенческого принципа в Средней и Восточной Европе, много веков являвшихся географическим местоутверждением основного этнографического массива еврейского народа и исходным пунктом его тяги на просторы Евразии, — произошло признание со стороны великих держав, и прежде всего Англии, прав евреев на государственно-политическое освоение Св. Земли. Даже среди явлений сложившейся для еврейства исторической обстановки, со всей ее болезненной сложностью и перегруженностью отношениями с самыми разнообразными народами и культурно-историческими мирами, есть мало таких, которые доказывали бы неуклонный распад и умаление его религиозно-мессианских энергий, все возрастающее поглощение их мутными волнами воинствующего безбожия и материалистической пошлости в большей мере, чем дружный отклик сионистских слоев еврейской периферии на призыв в Землю Обетованную, возвещенный с высот лондонского Сити, как некоего нового Синая. С этом отклике сказалась вся глубина жажды огромной части этой периферии продать, без оглядок и раздумья, свое религиозно- историческое призвание среди народов земли, сознание и ценение которого живо еще в сознании народных масс, за чечевичную похлебку «правоохраненного убежища» на древней земле «Палестины», в гордом одиночестве и… в безопасности от погромов. В этой страсти к материальному овладению и утилизации своего древнего исторического наследия, идея которого воспринимается в терминах обмирщено-политических и даже чуть ли не частноправовых и собственнических, сказалось полное иссякновение живых источников религиозно-исторического опыта, подмен некоторой истинной, идеальной и вечной сущности ее материальной и тленной оболочкой.
Одним из поразительнейших симптомов современного вульгарно-демократического опошления христианского Запада и утраты им живого исторического чутья можно считать тот факт, что европейская философско-политическая мысль доныне воспринимает как один из всего только второстепенных результатов Великой войны переход Св. Земли под управление одной из христианских держав после непрерывного с 1244 года мусульманского владычества, так долго и безуспешно оспаривавшегося некогда этим же самым Западом в ряде вековых, героических и бесплодных усилий. Вожакам сионизма приходится для достижения своих заветных целей — политического овладения Св. Землей — широко использовать факт безнадежного падения христианского религиозного чувства в среде распыленных человеческих толп огромных городов Запада и тех профессиональных демократических политиков, за которыми послушно бредут эти толпы. Возрождение христианства на католическом и протестантском Западе из его нынешнего упадка означало бы похороны сионистской утопии, и если бы истинные упования, интересы и нужды еврейского народа были в согласии с выдумками сионистских вожаков — как они сами это без околичностей утверждают, — то положение получилось бы в высшей степени странное и соблазнительное, но не лишенное, впрочем, большой доли трагической парадоксальности: народ, принесший миру идею живого, единого и личного Бога, должен был бы этого самого Бога молить о том, чтобы огромные человеческие массы могущественнейших государств нашего времени подольше оставались в их современном помутнении и потемнении постижения Его и знания о Нем.
Для всякого наблюдателя сионистского движения естественно желание уловить в его идеологии, столь тесно связывающей себя с грядущими судьбами народа Израильского, издревле богосвидетеля перед лицом народов Земли, некую религиозно-мистическую устремленность, именно здесь, казалось бы, столь уместную. И вот такому наблюдателю приходится поразиться тем, что, несмотря на иногда прорывающееся
