окно, а сам ждал, что я скажу. Это было тем добрым делом, которое каждый должен совершить хотя бы раз в день. Я мог бы просто помочь ему понять, что он ошибается, после чего жениться – и делу конец. Я же поехал вместе с ним.
Мы направились в доки, нашли контейнер, который стоял среди каких-то ящиков, мотков проволоки и прочего барахла.
Немецкая фирма «Клейнлейц» была одной из наиболее известных производителей ротационных прессов. Чтобы сделать один пресс, нужен был почти год, но зато они работали поразительно надежно, и у фирмы всегда было навалом заказов от самых известных в мире фирм. Этот отправлялся куда-то в Вашингтон. Мы оторвали несколько досок от ящика: в нем находился пресс. Все оказалось на месте, не считая нескольких мелочей. Когда мы выбрались оттуда, я посмотрел на Флетчера и сказал:
– Ничего похожего.
– Но я же говорил, что счетчик…
– Флетчер, я хорошо знаю печатное дело: от станков Колли до новейших ротаторов. Я лично крутился возле этих машин. Это настоящий пресс.
– Тайгер… счетчик…
– Давай на него взглянем.
– Зачем?
– Давай посмотрим, хорошо?
– Давай, он на корабле.
Но счетчика там не было. Он перерыл всю каюту и вернулся с отсутствующим взглядом, держа в руках пустую коробку. Я уже догадался, что произошло.
– Флетчер…
– Понимаешь, Тайгер…
– Ты оказался обыкновенным простофилей, – перебил я его. – За тысячу восемьсот долларов тебе всучили радарную установку, которая время от времени звенит так, что ты замираешь от страха. Тебя надули, Флетчер, надули дважды! Ты видел автоматический хронометр у этого пресса?
– Нет.
– У него люминесцентное покрытие. Оно может заставить работать любой счетчик. Ты на этом попался, дружище!
Лениво повернувшись, Флетчер сплюнул на пол. Он сразу все понял. Мы выбрались из доков, нашли аптеку и выпили там по чашечке кофе.
Дело было закончено. Вскоре мы уже говорили о Панаме, но его сердце было далеко от меня. Перед своим взором он видел тысячу восемьсот долларов, которые потерял, и думал о том, что теперь никогда не доберется до Пердеза. Но я не сказал ему, что он счастливчик, если выпутался из этой истории. Мы с ним расстались, и мне пришлось пройти три квартала, прежде чем удалось поймать такси и вернуться в отель.
Для жениха день выдался не очень радостным, но, может быть, мне повезло так же, как и Флетчеру, что я вышел сухим из воды. В четыре часа меня окрутят, и все будет кончено. Я вошел в комнату и принялся собирать вещи. Все мои пожитки вместил один кожаный чемодан. Я поднял трубку, чтобы позвонить и сказать, что съезжаю с квартиры, как вдруг аппарат зазвонил сам и голос портье произнес:
– Вас вызывают, сэр. Будете разговаривать? Я подумал, что это Рондина, и поспешно сказал:
– Да.
И Мартин Грэди отчеканил мне прямо в ухо:
– Тайгер, ты на задании. «ПЛАТОН».
«ПЛАТОН» – это серьезно. Убить или быть убитым. Внешняя политика Америки в опасности. Альтернатива – война!
2
Когда я постучал, она открыла дверь и замерла в дверном проеме, высокая и манящая. Зеленый махровый халатик, подвязанный поясочком с кисточками, чуть приоткрывал роскошную грудь и подчеркивал соблазнительную округлость бедер, а дразнящая ложбинка между грудями словно и не имела к ней никакого отношения. Эта зовущая дорожка шла дальше к пупку и пропадала в манящей впадине. Рондина очень редко надевала лифчик – такой у нее был бюст. Солнечный свет посылал стрелы, которые горели на ее медно-рыжих волосах, как золотая корона. Ее губки трепетали в чудесной улыбке.
– Привет, Рондина, – вздохнул я.
Но она не была Рондиной. Она была Эдит Кен, а Рондина – ее старшая сестра – уже давно была мертва.
«Годы войны, – подумал я, – страшные неописуемые годы, которые сейчас кажутся совсем нереальными».
Та, первая Рондина, которая попала из уютного налаженного быта дома Кенов в нацистский лагерь как разведчик… Я же был агентом ОСС, который выследил ее в оккупированной Франции, чтобы убить, но не убил, а ранил ее любовью. Любовь… до тех пор, пока она не вогнала в меня две пули и оставила подыхать. У меня долго потом не проходила ненависть. Я запомнил это роскошное тело и удивительное лицо. Потом я встретил их опять, спустя много лет после того, как Рондина была убита, но теперь они принадлежали Эдит, ее младшей сестре. Для меня же Эдит всегда оставалась Рондиной, которую я любил когда-то, и она не возражала, потому что ее я любил еще больше.
Я чуть было не прикончил ее сначала, потому что подумал, что это вернулась с того света Рондина. А теперь? Теперь бы я убивал из-за нее так же, как и она из-за меня.
– Тайгер… – она протянула руку, которую я жадно схватил. Ее рот был мягким страстным цветком, горячим и влажным. Ее пальцы вцепились в мои плечи, а я прижал ее к себе так сильно, что мы казались одним человеком, который объят непомерным, всепоглощающим желанием. Но тут было нечто другое, и она сразу же это почувствовала: оторвалась от моего рта, вывернулась из кольца моих рук и посмотрела вопросительно:
– Милый, что с тобой?
У нее был низкий, чуть хрипловатый голос, который всегда меня волновал. Она взяла меня под руку, и мы вошли в комнату. Как непросто все объяснить! Я подал ей кофе, и сам выпил полчашки. Она терпеливо ждала.
– Придется отложить нашу свадьбу, киска… – наконец сказал я.
Боль, вспыхнувшая в ее глазах, была мимолетной, она пропала, оставив печальный блеск, который слишком многое объяснял:
– Ты можешь рассказать… Я качнул головой:
– Нет, извини…
– Но сегодня…
– Я собирался написать заявление об увольнении. Но это случилось раньше, чем я… Очень важное дело, и никто другой не сможет с ним справиться.
– Никто?
– Киска, милая… Это затрагивает безопасность страны, может быть, и твою тоже. Ведь Англия и США так крепко связаны. Я не могу отказаться и не имею права рассказать о своей работе, хотя уже и так сообщил тебе кое-что лишнее. У нас есть свод правил, который нельзя нарушать, и который мы не нарушим до самой смерти, а она всегда рядом. Прости, детка, но прежде всего работа, а уж потом… Я думаю, ты умница и поймешь меня.
– Это очень трудно, – она вдруг отвернулась, и ее губки сложились в жалкое
