— А просто так.
Я оглянулась в поисках вазы, чтобы поставить цветы. Бабушка сказала, где взять, а потом я стояла посреди кухни с вазой, не зная, куда ее деть.
— Поставь на плиту, — сказала она.
Я поставила, села на табуретку и принялась рыться в сумке, где у меня лежала для нее книга отца.
— Это вам, — сказала я.
Я привезла ей последнее издание сборника трех отцовских романов, вышедшее в «Хафтон Миффин», с обложкой такой же, как когда-то у «Аборта». Я протянула книгу, и Мери Лу взяла ее своими крохотными ручками, поднесла к глазам и принялась внимательно изучать на обложке черно-белую фотографию отца. На этой фотографии ему тридцать пять лет. В последний раз Мери Лу его видела в двадцать один год.
Неожиданно она заплакала. Плечи ее затряслись от сдавленных горьких рыданий. Я положила руку ей на плечо.
Наконец Мери Лу подняла на меня глаза и сказала:
— Ведь я тебя даже не знаю.
— Я вас тоже не знаю, — ответила я и оглянулась в поисках бумажных платков.
В кухне стоял полумрак. Занавески были задернуты — может быть, из-за жары. Казалось, время здесь остановилось. Мебель была вся желтая и выглядела как новенькая. Я даже испугалась, когда вдруг поняла, что тут все такого же цвета, как в кухне у нас на ранчо.
Глаза у Мери Лу были ясные, речь твердая. У нее были седые кудрявые волосы, едва ли не шаловливо обрамлявшие лицо. Я опять потянулась к сумке, достала бумагу, ручку, достала видеокамеру, которую положила на пол рядом с собой. У меня накопилось много вопросов. Отвечала Мери Лу быстро, я едва успевала спрашивать. Когда отменили сухой закон, моя прабабушка, Бесс-стаканчик, как ее прозвали, купила кабачок в Сент-Хеленз.
— Мы были еще маленькие, и она оставила нас в Такоме и раз в месяц присылала деньги. Моя мать была, знаешь ли, женщина деловая, — сказала бабушка.
— У отца были карточки?
Отец рассказывал мне, как на карточки покупал школьную форму.
— Как-то Ричард все лето собирал горох, чтобы купить старый, сломанный велосипед, так что наверняка были. Велосипедов после войны не выпускали, и они были очень дорогие. За свой он заплатил пятьдесят долларов, хотя тот и пяти не стоил. Твой отец собирал горох каждое лето, пока не подрос, а потом пошел на консервный завод и, пока не закончил старшую школу, подрабатывал там на каникулах. Чем только ему не пришлось заниматься.
— У него когда-нибудь был новый велосипед?
— Нет.
Рассказ следовал за рассказом, так что в конце концов я бросила и пытаться записывать и попросила разрешения включить диктофон.
— Ты, должно быть, богатая, — сказала она.
— Почему вы так решили?
— Видеокамера, диктофон.
— Видеокамеру и диктофон я одолжила. Я не бедная, но и не богатая, — ответила я.
Я разглядывала все с жадным интересом. Через дверь в столовую было видно стол, на котором лежали пачки газет. Очень хотелось спросить разрешения потом пойти посмотреть комнаты. Я надеялась, что мы успеем обо всем переговорить до прихода Каденс. Но разговор только начинался.
Каденс пришла через час, промелькнувший в мгновение ока. Я познакомила их, и Каденс, к которой Мери Лу сразу прониклась симпатией, уговорила ее сняться вдвоем со мной. Мери Лу считала, что у нее огромный нос, и сниматься терпеть не могла.
— Я, знаете ли, не фотогенична.
Я села на пол возле ее ног, обе мы улыбнулись.
— Замри, Ианте, — с шутливой строгостью произнесла Мери Лу, а потом махнула рукой Каденс, чтобы та начала снимать, и сказала голосом, каким говорят все прабабушки: — Приветик, Лиззи. Я твоя прабабушка.
Каденс спрятала камеру, и Мери Лу снова устроилась на табуретке возле раковины. Я глаз не могла отвести от этой раковины. Сколько тарелок здесь перемыл мой отец. Дом был такой крохотный, и казалось невероятным, что он тут вообще мог где-нибудь помещаться. То, что хрупкая, сидевшая передо мной женщина была моей бабушкой, казалось тоже невероятным. Об этом я ей и сказала.
— Зато прапрабабушка твоя, Мэдора Сонора Эшлок, была ростом в шесть футов три дюйма.
— Ну и ну.
Мери Лу была остра на язык и за словом в карман не лезла. Помнила она всё и без труда отвечала на все вопросы. О чем-то я не догадывалась спросить, и она рассказывала сама:
— Если Ричард не снашивал что-нибудь из одежки, то продавал соседским близнецам.
Я с трудом могла себе представить отца, продававшего старые брюки, но что я о нем знала?
Потом вдруг Мери Лу неожиданно сменила тему:
— Он тебя когда-нибудь бил?
— Нет. Никогда. Он меня никогда не бил, — сказала я.
— Он очень любил тебя?
— Очень. Он очень меня любил.
На мгновение я замолчала. А она, тоже молча, задумчиво на меня смотрела.
— Когда родился Ричард, мне пришлось идти работать. Жалко было оставлять его одного. Я наняла для него одну даму, немку. Плакала я каждый день, — тихо сказала Мери Лу. — Потом он заболел, и я понесла его к врачу, и врач сказал, что у него истощение. — Голос у Мери Лу стал совсем тихий. — Его еду эта дама съедала сама.
Я представила себе отца, голодного, в грязных пеленках, и мне захотелось заплакать. Я хотела еще о чем-то спросить, но Мери Лу была такая слабенькая. Я приехала не для того, чтобы причинять боль. Горя ей хватило. Прошлого не исправить.
Когда я снова попыталась спросить, кто все-таки мой дед, Мери Лу не стала и слушать. Зато рассказала, как погиб ее брат. Про отцовского дядю Эдварда я знала. Погиб он во время Второй мировой войны на Аляске, где служил в инженерных частях. С Мери Лу они были дружны. Именно к брату она приехала, когда осталась одна и обнаружила, что беременна.
— Была Депрессия, детка. — Она странно произнесла это слово. Произнесла неправильно, как не говорят. Плотно сжав губы, с ударением на первый слог, так что конца было почти не слышно. — Ни работы, ни денег.
В Такоме отец прожил первые восемь лет своей жизни. Семья бедствовала. Тем не менее на фотографии, которую показала Мери Лу, отец сидел на трехколесном велосипеде, и снимали в фотоателье. Тетя Барбара потом сказала, что не помнит никаких трехколесных велосипедов. Отцу было чем вспомнить Бесси. Она подарила ему матроску.
Память на даты у Мери Лу была поразительная. Она помнила, когда крестили отца, когда умер ее отчим, когда она вышла замуж, когда умерла мать и когда бабушка, помнила даже имена тех, кто их хоронил.
— У Ричарда, знаешь ли, была отличная память.
Я кивнула и хотела добавить, что и у его матери память не хуже. Дни рождения, дни крещения, дни смерти.
— Твой отец был крещен в католичестве, — сказала она и перечислила имена всех, кого приглашали на крестины. Отец отца, Бернард Бротиган, не пришел. Отец рассказывал, что видел его два раза в жизни. Первый — в четыре года, когда Мери Лу втолкнула его в комнату, где тот стоял и брился. Никто из них тогда не сказал ни слова, но Бротиган-старший дал ему доллар. И второй раз — лет в шесть или семь, на улице возле ресторана, где мать работала кассиршей. Бротиган-старший остановился, сказал «привет» и дал мальчику пятьдесят центов.
— Что за семья была у Бротиганов?
