огромными клыками. В этом сочном мясе есть косточка. По собственному почину Ромул уносит ее на свою подстилку и вылизывает до тех пор, пока она не становится блестящей, будто слоновая кость. На какое-то время он перестает неотрывно следить за поваром, который хлопочет у плиты.
— Держи!
Ромулу повторять не надо. С проворством морского льва, жонглирующего мячом, молниеносным движением шеи и морды он хватает подношение. И проглатывает, почти не разжевывая. Затем возвращается к своей косточке, но ухо навострил в сторону стола, где готовятся такие аппетитные вещи.
— Знаешь, — говорит хозяин, — потом тебе придется есть и рис, и макароны.
Но сегодня особенный день.
Г моет руки под краном, рискуя уничтожить сладкие запахи, оставшиеся на пальцах, потом уходит в комнату, где бросил свой багаж. Ромул в нерешительности, однако запахи сменились звуками, так что ничего страшного. Ниточка любви не оборвалась, а в косточке есть такие многообещающие трещинки, что придется заняться ими без промедления.
Тем временем Г получает возможность спокойно разобрать свои вещи и уложить их в шкафы, которые он построил собственными руками: пистолет в ящик вместе с биноклем, потом белье, медикаменты, моток нейлоновой веревки. Когда дошла очередь до винтовки, он заколебался, но тут же подумал, что Ромул видел ее в момент своего ранения. И если теперь перед ним вновь возникнет этот страшный образ, между ними все будет кончено. Так что о винтовке и речи больше быть не может. Хотя…
Г присаживается на край верстака. Обычно он либо сидит на корточках, либо взгромождается боком на край какого-нибудь стола. Так ему легче думается. Вот и сейчас, когда долгое путешествие закончилось, ему во что бы то ни стало надо во всем разобраться. Набив трубку, он пытается трезво взглянуть на сложившуюся ситуацию. Полиция наверняка теряется в догадках. Начнется дознание по поводу президента. Дознание относительно сдавшего виллу агентства. Дознание в связи с таинственным исчезновением собаки. На все это понадобится уйма времени. К тому же отпускной месяц мало способствует серьезным расследованиям. Нет, опасности, если таковая и в самом деле существует, следует ожидать не с этой стороны. Мсье Луи — вот кого надо по-прежнему опасаться. Г в точности не знает возможностей, какими тот располагает, но у него сложилось впечатление, что мсье Луи известно все и обо всех. Это шантажист нового толка с бесконечным множеством разнообразных компьютерных сведений! В настоящий момент без ведома полиции он разыскивает бумаги старика, те самые бумаги, которые Г надлежало отправить по почте до востребования на имя Эвелины Меркадье. И наверняка намерен забрать их даже силой! Как быть? Вступить в переговоры? Документы в обмен на жизнь? Но мсье Луи пообещает что угодно. Его слову нельзя верить. Окопаться здесь? Тот бросит на приступ убийцу. Бежать? Это с хромым-то псом, который не может остаться незамеченным!
Единственно верное решение — атаковать первому. Но где? И как? Просто смешно, и все же… Он постоянно натыкается на это «и все же». Ну как при-знаться в том, что взгляд Ромула, такой открытый, не помнящий обид… Пускай это не совсем осознанно, но… стыдно принимать его любовь, вот в чем дело. Хотелось бы сказать ему: я сожалею… сожалею обо всем. О том, что причинил тебе зло, да ты и сам это знаешь! Но не только, мне вообще жаль, что я такой. Хотелось бы отомстить за нас обоих, ведь, в сущности, я такой же несчастный пес, как и ты. А все из-за этого человека. Вот почему его следует уничтожить!
Г прислушивается… Кто это там сопит у двери? Ромул кончил глодать кость и пришел сообщить об этом. И нет сил сказать ему: «Оставь меня в покое», потому что это неправда. Ну какой без него покой, покой только с ним. Придется открыть дверь.
— Давай входи! И никакого лизания! Тебе бы все лизаться.
Дипломат с документами здесь, посреди верстака. Еще будет время изучить этот ворох бумаг после обеда, когда Ромул, наевшись до отвала, заснет.
— К столу, приятель. Надеюсь, мое жаркое готово.
Обед на кухне. Их первый обед. Ромул неловко примостился возле Г. Лапа у него наверняка еще болит. Морду он поднял вверх, не спуская глаз с пахучей вилки, которую хозяин подносит ко рту. Время от времени пес подбирает вечно свисающий язык и как бы жует его, но это лишь для того, чтобы обнюхать рану, которая начинает затягиваться. Потом опять занимает свой сторожевой пост. Г положил на тарелку Ромула кое-какие обрезки, и напрасно, потому что настоящее место, где можно приобщиться к пиршеству, ароматы которого пес ловит на лету, здесь, у стола. Хвост его приходит в движение, когда он видит кусок, более аппетитный, чем другие. Нос его чуть-чуть вздрагивает, а левая лапа едва заметно тянется к колену хозяина.
— Спокойно! Спокойно!
И Г опускает руку, отыскивая поднятую к нему морду. Кончиками пальцев он гладит удивительно мягкую шерсть возле ушей — те прижимаются, упиваясь хозяйской лаской, — и возле закрытых глаз под трепетными веками, которые вдруг открываются, вновь вспыхнув двумя жаркими звездочками. Г больше не один — какое небывалое, неведомое доселе чувство. Раздумывая над тем, что надо бы заказать горчицу и прочую еду, которую легко взять с собой на пикник, ибо соседний лес так и манит долгими прогулками, и еще коробки, множество коробок «Фролика» и «Пала», чтобы утолить растущий аппетит молодого человека, притулившегося у его ноги, Г задается вопросом: почему он раньше не завел собаку? Конечно, ради удобства. Он слишком часто отлучался, а собаку, похоже, нельзя сдать в какой-нибудь пансион наподобие того, как оставляют на стоянке автомобиль. Да и какую собаку? Он презирает козявок с вычурными головками, даже более того: от всей души презирает дамочек с собачками, все эти нежности, игры в маленьких девочек, стосковавшихся по куклам! По сути, он всегда ощущал себя вожаком в своей стае. Вот почему оба они сразу признали друг друга, верно, артист?
И Г протягивает нежную корочку жаркого, протягивает не глядя. Да и какая в том необходимость! Лакомство тут же исчезает в пасти, звучно захлопнувшейся, словно футляр для очков. Тише, тише, надо учиться манерам. До чего же забавно вдруг обнаружить, что больше не говоришь себе «А я», говоришь «А он»! Необременительное, словно тень, присутствие наделяет каждую мысль вторым смыслом, лишая ее привычной сухости. «Если теперь я разомлею и стану нежничать, то мне крышка! — думает Г. — И это свалилось на меня невзначай, потому лишь, что я имел несчастье промахнуться. И вот он здесь, ты здесь, паршивец?»
Пальцы почесывают темную полосу, идущую от ушей к носу и придающую псу озабоченный вид. Г незачем следить за своей рукой. Возможно, она не в состоянии больше держать оружие, зато сразу приспособилась к размерам мохнатой рожицы, которую прикосновение хозяина буквально завораживает. До чего же забавен этот немой диалог между тем, кто вроде бы сосредоточенно ест, не отвлекаясь, и тем, кто, казалось, вслушивается в непроизнесенные слова, ловя их на лету. Но вот приходит черед десерта, то есть трубки, и хотя Ромул не в восторге от всех этих спичечных игр и заставляющих его чихать клубов дыма, выразить свою досаду он не осмеливается даже намеком. Потом для разминки прогулка по саду.
— Послушай, ты все заметнее прихрамываешь. Дай-ка я погляжу.
Силой уложив Ромула на подстилку, Г осторожно ощупывает лапу. Ромул глухо скулит, посапывая носом.
— И за что мне достался такой неженка, — громко произносит Г ворчливым тоном, который так нравится псу.
Протирая марганцовкой слегка воспалившуюся рану, Г говорит не переставая. Он понял, что следует говорить за двоих и что пес инстинктивно улавливает смысл сказанных слов. Существуют слова «собачьи» и слова «человечьи», они почти одинаковы, даже такие большие уши, как у Ромула, не могут отличить их, поэтому останавливаться не следует. Стоит потерять нить, и можно услышать заливистый лай, еще не отработанный Ромулом должным образом, но вызывающий у собеседника несомненный интерес.
— Что? — спрашивает Г. — Что ты там рассказываешь? Да ты, я вижу, шутник.
С лечением покончено. Ромул хочет встать.
— Нет, ты останешься здесь. Вздремни малость. Меня ждет работа.
Незнакомое слово, но мрачное, ибо хозяин уходит в другую комнату. Как трудно, однако, быть послушным.
