Ему пришлось оставить в «Волге» ключи, чтоб не подниматься в квартиру, где его ждал убийца. Зачем он вернулся на место преступления? Вероятно, уничтожить следы, о которых мы уже ничего не узнаем. Понимаете, он был наедине с убитой дочерью и просто не мог думать в это время об уликах, отпечатках и так далее… Допустим, он вспомнил об открытом окне и решил его протереть (стер и твои, Петя, отпечатки на стекле). Или сложил в кучу раскиданную картошку. А возможно, его преследовал тот страшный смертный запах — вдруг догадаются?
И он вернулся. Раскрыл все двери и окна, спустился в погреб — и тут его измученную душу, наконец, отпустило в другой мир — великий мир забвения — и он смог сказать: «Была полная тьма. Полевые лилии пахнут, их закопали. Только никому не говори».
Мы бесшумно спустились по ступенькам флигеля. Пронзительная деревенская тишина — нет, звонкий щебет в кустах, медовый холодок, розовое и голубое — нежная полоска зари. Небесная чаша сияла над старыми садами, русскими полями и темными водами.
Какое-то время мы постояли в кленовой аллее, словно задыхаясь от свежести, простора и жизни. Затем двинулись к машине Николая Ильича.
- Я всех подвезу — и прежде Анну Павловну. Вы позволите?
- Нет, я пойду через рощу. Не хочу. Я одна.
— А ведь она и вправду осталась одна, — с жалостью сказал актёр, глядя вслед — лёгкой тени в предутреннем тумане. — Не моё, разумеется, дело… я растроган, слезы сейчас потекут. Не моё дело, говорю, математик, но я бы проводил женщину.
- Вот и проводите.
- Кто вы там? Кандидат или доктор? До президента Академии наук ведь дойдёте с такими железными…
- Может, я догоню? — подал голос Петя.
- Давайте-ка, свидетели, прощаться, — заговорил я. — Где машина?
- Да вон на обочине.
Мы подошли к «Жигулям», Петя по привычке спросил:
- Иван Арсеньевич, можно, я к вам буду ездить?
- Можно.
- Тогда уж и мне разрешите продлить знакомство. И, с моими мелкими грешками я недостоин…
- Простите меня, я был не в себе. Я не победитель.
- Победитель! Как вы меня сегодня долбанули! Требует продолжить и кое о чем поспорить.
- А я не хочу спорить — вы меня освободили, — вдруг заявил Борис и протянул мне руку. — Мы, конечно, больше с в не увидимся — вы знаете почему. Я хочу на прощанье старомодно, по-эстетски снять шляпу перед великим сыщиком.
- Ура! — рявкнул Вертер, и подхватил актёр. И они уехали. Я побежал. Кленовая аллея. Полянка. Смутно белеющие ромашки. Нежные венерины башмачки. Дальше пруд | кладбище, берёзовые кущи, старый забор, старый дом… Господи, как хорошо!
Я дышал, я жил полной жизнью и услышал тихий безнадёжный плач. Так, она в беседке!
Она плакала в беседке.
Я её почти не видел, но сильно чувствовал. Вошёл и сел рядом. Мы молчали.
- Анюта, я в отчаянии.
- Почему? — недоверчиво, сквозь слезы спросила она.
- Всю ночь терзал тебя ревностью… как будто я сам, подонок, имел терпение ждать тебя.
- Как ты смеешь так говорить о себе! Замолчи!
- Да кто я такой, чтобы учить…
- Ты есть ты. — Длинная-длинная пауза. — Я чувствую, он сказал тебе.
- Сказал — да ведь не может быть?
- Может.
- Что может? — я замер.
- Ты знаешь.
- Что может?
- Я тебя люблю.
- Анюта!.. Он говорил мне, я не поверил, я неудачник.
- Как хорошо! — она засмеялась, слезы зазвенели смехом. — Ты не будешь копить на машину и дарить мне драгоценности?
- Никогда, — я коснулся губами пылающей щеки, жгучих слез. — Ты меня охраняла.
- Постоянно. Пряталась в кустах и подслушивала.
- Твой зелёный сарафан — мой самый любимый. Помнишь, я догнал тебя под клёнами, и ты сказала, что умерла, что тебя нет, помнишь? Тут до меня дошло, наконец, что ты есть, так есть, что… Ну, вся жизнь моя — тебе, если ты возьмёшь.
- Нет, я сразу поняла, как только вошла в палату и тебя увидела. Я испугалась и прямо из больницы поехала в Москву. Я просила его ничего не рассказывать.
- Да, да, он говорил мне, что уже по твоему звонку догадался, что ты…
- Что я тебя люблю. А я сказала даже, что не доверяю тебе, ты тот ещё тип. Я ужасно боялась, что ты узнаешь про меня, ну, про все эти дамские мерзости… и все для меня будет кончено.
- А он-то понял сразу и разыграл нас как детей. Ну что б тогда Борису подслушать весь ваш разговор, а то… Представляешь? Любовь у жасмина — и вот он переезжает к тебе на дачу. Я был ослеплён тобой. Я с ума сходил, считал, все в тебя влюблены — и художник, конечно.
Ошибочную версию гнал. Я понимаю теперь твоего отца… О нем можно говорить?
- Тебе — все можно.
- За что такое счастье?
- Это — счастье? Разве удастся все забыть?
- Нельзя и не надо, что ты! Это смерть, но ведь и жизнь, это Трагедия — но ведь и любовь — вот что самое главное. Как я понимаю теперь твоего отца. Я пережил… ну, конечно, ничтожную Долю того, что ему досталось — но я его понял. Знаешь, когда я в погребе чиркнул спичкой и увидел красное пятно — кажется, последний ужас, кажется, страшнее уже ничего не будет. Оказалось, будет. Тогда же в саду я вдруг догадался, что ты украла блокнот, то есть вроде помогаешь убийце, вот тут я почувствовал настоящий ужас, несравнимый ни с каким погребом. Я хотел все бросить и знал, что не могу без тебя жить. И тут мне Петя помог, я поверил… то есть наоборот, я понял, что ничему о тебе не поверю, какие бы там факты ни вопили о твоей вине!
- А вот папа поверил, что я убийца. Я убила Марусю, девочку бедную мою!
- Он был болен и единственное, что мог сделать, — это отдать за тебя жизнь.
- Ну и как я теперь буду жить? — закричала Анюта. — Нет, ты скажи — как?
- Со мной и с папой.
