вечером от старости. Судя по тому, что поняла мама, папина мать шла по тропинке, возвращаясь домой с базара. Там ее и нашли дети, она мертвая лежала на земле. У нее остановилось сердце, может быть, от жары. Фархад и Фавад уехали в Гуль-Дара на похороны. Ее похоронят до темноты. Папа уже не успеет.
Мне грустно, что бабушка умерла, я ее любила. Мне немного стыдно, потому что я так никогда ее и не целовала. У нее на подбородке были длинные завивающиеся волоски. Они кололись, когда она кого-нибудь целовала.
Мне хочется вспомнить ее лицо. У него была необычная форма. Круглые пухлые щеки, несмотря на старость и жизнь, полную трагедий. Подбородок, казалось, выступал немного вперед. Над носом была глубокая морщина, как будто она всю жизнь хмурила брови. Все вместе это было похоже на сердечко и делало бабушку очень милой. Когда ее спрашивали, сколько ей лет, она каждый год отвечала: пятьдесят два. Может быть, она просто-напросто понимала, что годы для нее уже не имеют значения, что ее серая жизнь теперь измеряется сменой времен года, сменой дня и ночи?
Мама сказала нам, что бабушка умерла, возвращаясь с рынка. Мне от этого не грустно. Я думаю, Аллах о ней позаботится. Бабушка ничего плохого в своей жизни не сделала.
Папа позвонил и сказал, что в 8.20 сядет в автобус в Пешаваре. Если ему повезет и он быстро проедет границу, то к вечеру он будет уже дома. Мне не терпится его увидеть! Мама велела нам помыться, сегодня в виде исключения мы не идем в школу, мы будем убирать дом к папиному приезду. Я пыталась сосредоточиться на мысли о том, что он приедет, чтобы воспоминания о смерти бабушки не портили радость. У мамы восторженный вид. Давно я не видела ее такой активной. Она отправила Шукрию и Самиру за мукой на базар рядом с домом. Она хочет приготовить папино любимое блюдо. Манты. Это что-то вроде пельменей с мясом, которые подают с красной фасолью и сметаной. Я счастлива. Я люблю такие вот особые дни, когда наш привычный распорядок резко меняется. Конечно, хотелось бы, чтобы повод был более радостным.
Папа приехал ровно в семь вечера. Мы все сидели в гостиной. Только Фархад и Фавад еще не вернулись из Гуль-Дара. При его появлении мы подскочили от радости. Шукрия и Самира закрыли лица коленками. Мы, старшие, вели себя более сдержанно. Мы окружили папу, начали засыпать его вопросами. Мне показалось, что он сильно похудел. Его лицо вытянулось и пожелтело. Сколько же лет прошло с тех пор, как он уехал? Он так постарел…
После восторженных объятий и поцелуев все как-то застеснялись. Столько времени прошло, и мы не знали, о чем говорить. Скорее, не знали, с чего начать. Папа решил прервать тишину и сказал, что привез нам подарки. Он пошел на улицу за своими вещами, которые оставил у входа. Я глазам своим не поверила. Они были завернуты в то же китайское одеяло, которое он взял с собой, когда уходил. Боже! Неужели его жизнь совсем не изменилась, если у него все то же одеяло, что и два года назад? В каких условиях он живет? Меня беспокоит его вид. Шукрие и Самире достались пластмассовые куклы с длинными волосами, которым можно делать какие хочешь прически. Нам, старшим, — панджаби с подходящими по цвету туниками. Мне — оранжевая с тонкими зелеными полосками. Маме — новый заварочный чайник. Кажется, она довольна, несмотря на застывшее выражение лица.
Мы сидели с папой допоздна. Он попросил Рохину принести таз с водой, чтобы сделать узус, вечернее омовение. Рохина не торопилась, отцу пришлось повторить еще раз, он уже начал раздражаться. Он никогда больше трех раз не повторяет. Мы это знаем. Потом он раздражается и наказывает. Мне не хотелось, чтобы этот вечер омрачила хоть малейшая ссора, поэтому я пошла за тазом вместо Рохины. Мне хотелось уснуть с воспоминаниями о почти удавшемся дне.
На этой неделе я пытаюсь восстановить ход событий. Я поняла, что отец, которого никогда нет с нами, все-таки живет ради нас. В морщинах, избороздивших его лицо, я прочла, что ему небезразлична наша судьба, и напрасно я упрекаю его в минуты тоски. На этой неделе у меня было ощущение, что мы настоящая семья. С отцом, который с нами, и матерью, которая мужественно справляется с хозяйством. Это памятная неделя в истории семьи Мохаммади! В пятницу мы все вместе поехали в Гуль-Дара, в дом, где жила бабушка. Мама испекла пироги, мы купили чай. Это традиция. В течение сорока дней после смерти семья покойного принимает гостей, ест с ними, поминая усопшего. Это была радостная встреча, потому что бабушка была уже старой и все знали, что она скоро умрет. А для моего отца это была радостная возможность встретиться со своей семьей, которую он давно уже не видел.
Мне бы хотелось, чтобы все проблемы остались позади. Собравшись всей семьей, мы вновь заговорили о покупке микроавтобуса. Папа считает, что это хорошая идея. Он отдаст Фархаду деньги, которые ему удалось отложить за два года в Пакистане. Если добавить к ним сбережения Фархада и деньги, которые мы возьмем под залог на базаре, то нам вполне хватит на микроавтобус. Эта новость так перевозбудила меня, что отец посоветовал мне выйти на улицу с одним из братьев и подышать воздухом. Мне бы так хотелось, чтобы нам больше не нужно было работать на улице. Я знаю, что родители сами страдают от того, что им приходится заставлять нас этим заниматься. И все же я немного сержусь на них за это.
Сегодня папа впервые за последние два года прошелся по улицам Кабула. Он ходил поздороваться с семьей брата, которая живет на Карте-Парван — другом холме на западе Кабула. Когда он вернулся, я увидела, что у него печальный взгляд. Отец, так восхищавшийся своим городом, больше не узнавал его. Он чувствовал себя чужим в этих водоворотах Кабула. Он не мог найти тех знакомых дружеских черт, которые, казалось, были здесь еще вчера: запах свежего хлеба, виднеющаяся вдали гора Хинду-Куш. Ему кажется, что город сошел с ума.
Папа часто говорит: «Чтобы понять Кабул, нужно посмотреть на него с высоты». Поэтому в пятницу мы всей семьей пошли на Холм королевских могил. Здесь похоронены все наши правители, отсюда они присматривают за городом. Наш последний король, Захир-Шах, был похоронен здесь в июле 2007 года. Вся наша семья любила этого старого полиглота. Каждое утро он читал газету на французском — дань памяти тем временам, когда он учился во Франции. Для моего отца он был одним из последних интеллектуалов, который путешествовал и делился своей любовью к чтению и письму с литературным миром Франции и Соединенных Штатов. Удивительно, что этот человек восьмидесяти лет стал воплощением открытости. Больше того, папа говорит, что Хамид Карзай слишком закрыт, слишком привязан к пуштунским кланам. А Захир-Шах, как утверждает папа, был вне национальностей. Дома мы часто говорим о политике. Король — тот редкий персонаж, которого никто никогда не критикует.
С Холма королевских могил мы увидели город критичным взглядом отца: улица Джади-Майванд выпускала поток трясущихся желтых такси сверху вниз, туда, где раньше был Шор-Базар — крытый рынок, где работали калифа — потомственные ремесленники. Кустарным промыслам или цехам пришлось уступить место многоэтажным жилым домам с оконными стеклами золотого или фисташкового цвета, которые выделяются из общего пейзажа. Чтобы услышать сердцебиение Кабула прежних времен, нужно пройти по узким улочкам в глубине города. Лавочники, писцы, продавцы птиц, тканей и ковров, торговцы скобяным товаром. Воспоминания детства моего отца рассеялись по городу, уступив место тому, что афганцы в честь фильма назвали Титаник-Сити, символу современности и открытости западному миру. Это название уже вошло в повседневную речь, и папу раздражает, когда он слышит от нас «стрижка а-ля Титаник» или «куртка а-ля Титаник». Он не хочет, чтобы его дети были похожи на всех остальных. Мне кажется, он сходит с ума, когда видит, с какой скоростью все изменяется. Далее Фархад уступил моде и стал носить джинсы с заниженной талией и стрижку а-ля Терр Наам, названную так в честь одной из звезд Боливуда. Отец смутился, когда мы с хохотом рассказали ему, что Шор-Базар переименовали теперь в Буш-Базар, потому что теперь на нем продают продукты, привезенные прямо из Америки. Папа захотел отвести нас в Карте-Нау, на рынок, где продавали дерево. Контраст между средневековым трудом поденщиков и богатством «новых афганцев» здесь ярче всего. Поденщики с лопатами в руках стоят на одном из перекрестков и ждут, когда их за несколько афгани в день наймет какое-нибудь строительное предприятие.
Некоторые возят тележки с поленьями. Это уже не люди. Их спины сгорблены под тяжестью собственных страданий. На телах от чрезмерной худобы кругом проступают кости. Головы все время опущены вниз, как будто они хотят подобрать свою упавшую на землю молодость. Мне плохо, когда я вижу этих людей, скрюченных под грузом собственных лет. Потому что они ужасно похожи на ослов и волов, работающих в поле. Чего можно ждать от страны, где люди отнимают работу у животных?
В этом же квартале Карте-Нау, как гриб, вырос Голден-Сити, его построили частные инвесторы.
