— Прогуливаешься?
— С дачи только что приехал, — соврал Сергей.
— И я ездил. Набрали с сыном две корзины белых. Василий Иванович, белые в лесу, вспомнилось сразу, не до грибов, Петька, не до грибов.
— Хотел понырять, но вода холодная. — Опять соврал.
— Да? Думаешь, не понимаю — ты вообще изолгался. Жаль тебя.
— Аполитичный забор возле театра видели? — Не удержался. Приятно сделать хорошему человеку маленькую гадость. На заборе понаписали лозунгов уйму, от «Долой коммунистов» до призыва «Сексуальную свободу собакам!», а понарисовали чего! даже повешенного мужика, обнявшего партийный билет. Власти требовали «забор закрыть» — вот чудаки на букву «м» — брезентом, что ли? или на замок? Но забор и ныне там.
— «Бесов» Достоевского помнишь? Кивнул.
— Вот это и есть — бесовщина. Старуха в горохом платье перебежала вприпрыжку через дорогу, шеф с неловкостью отвел глаза в сторону.
— Значит, говорите, бесовщина? Попрощались. До завтра. До завтра. Расстались. Домчался до угла как в ускоренном кино, двигая острыми локтями, тормознул возле магазина и тут вспомнил: денег-то он еще не достал! Эге-ге-ге!
* * *
Давай полюбим друг друга под душем, так жарко, я вспотела. Но ему не хотелось. Точно горячая сухая трава колола кожу, и жар степной, уже начавший спадать, обнимал тело, когда были они с Риткой. Степная любовь, сухая любовь. И стало сниться ему: они летают с какой-то женщиной над огромной водой, словно гигантская бабочка, то плотно складывающая, то широко распахивающая кры
note 166 лья, они все ниже спускаются к волнам, и вот уже плывут, играют в воде две огромных серебристых рыбы, нет, два дельфина, они то сплетаются, то расплетаются, подводный золотистый дракон и подводная голубая змея, вода, вода, — он просыпался от жажды, шел в кухню, пил воду…
Как-то невнятно пробормотал — мне недостает воды
— и вот, смешная, предлагает: давай полюбим друг дру га под душем. У тебя кто-то есть, смотрит подозрительно, признайся, кто-то есть. Образ, только образ. Знаю я твои образы, видали мы их. Порой она говорит как-то по-деревенски, с интонациями обманутой бабы, застукавшей на танцах своего мужика с другой. Ты мне зубы-то не заговаривай.
— А любовь всегда бывает первою!! — орет он. Но телефонный звонок — и она срывается, хватает скорее трубку. Ага, молчание. Она звонит! Вас не слышно, перезвоните! Попробуй перезвони, разлучница, я телефончик-то отключила! Не Инесса ли? Тут же разделась. Она вообще наивна в своих представлениях о том, что привлекает мужчину: все ее расстегнутые как бы случайно пуговки, как бы ненароком приподнявшиеся юбки, все разрезы на них и вырезы на кофтах, — никогда бы не подействовали на него, если бы он не чувствовал — она не умеет иначе выразить свой призыв. Как ты считаешь, ластится, я тебя люблю? Нет. Нет?! Поражена. Это не любовь, а страсть. Да, не любовь у нее, не стремление в единении ощутить — пусть на короткий миг — гармонию со всем живущим, а погоня: догнать, овладеть и уничтожить.
— Я — твой мужчина, значит, вожделенный враг. Согласна? Серьезно и грустно: может быть, ты и прав.
Когда он, страстный и сильный, подстреленным соколом терял на миг сознание, падал к ее мускулистым ногам… — не передать!..
— Знаешь, — он удивленно вскинул густые брови, — я почему-то всегда вызываю у женщин именно страсть.
— И много их?! Дурак, я дурак. Я промолчу о том, что хочется не страсти, но любви — светлых глаз, ясной души — и улыбки!.. Так глубоко Ритка в его душу, разумеется, не проникала; она вообще что-то могла в нем понять лишь благодаря тщательному наблюдению, душа его оставалась для нее неведомой землей, странным островом, притягивающим и пугающим одновременно.
Все чаще перед сном, лежа в постели, представляла она, как Митю хоронят, и воображаемое объясняла для себя просто — так выражается ее страх за него, ее боязнь его потерять. Она видела себя в черном длинном платье с алым цветком на груди, с маленькой темной вуалькой, отбрасывающей на бледное лицо скорбную тень, видела, как подходят к ней и высказывают соболезнования тут же мгновенно влюбившиеся в нее мужчины, а многочисленные женщины глядят на нее завистливо. Тогда бы она, несомненно, развелась с Леней — горе бы ее было слишком велико! — стала бы заниматься картинами Мити, это был бы ее капитал, и ездила бы по городам и странам с кра сави цей-дочерью, их Майкой.
Митя был с ней ласков, а ей уже казалось — безразличен, уравновешен — ей чудилось — равнодушен, внимателен, а ей думалось со страхом — холоден. Вечерние ее представления обрастали все новыми деталями, менялись лица знакомых, менялась ее собственная прическа. Она была готова на все: пусть бы он тяжело заболел, она бы, как медсестра, ухаживала за ним. А он бы только рисовал, только делал картины!..
Наталья как-то проговорилась: к нему зачастила домой художница Катерина Николаева, уже успевшая разойтись со своим модным фотографом. И еще одна, совсем молоденькая, недавно приехавшая из Питера, захаживает. Наталья не знала, зачем проговорилась. Реакцию Ритки можно было предвидеть. Может быть, Наталья и сама опасалась, что одна из двух девиц окрутит брата —
note 168 и никого-то у нее не останется, будет Наталья совсем одинока. Дашка ведь еще очень мала.
То есть хотела использовать Риту как таран. Однако ошиблась: Ритка оказалась тоньше. Она не стала расспрашивать Митю, чтобы он не насторожился. Она аккуратно решила действовать через того самого рекламиста-пла катиста, которому так удружила с мастерской. Попросила его: познакомь с питерской художницей, только как бы случайно. У плакатиста она бывала тайно от Мити, разумеется. Ей же нужно было знать, как у него дела в союзе художников, как с мастерской — сам-то он если и расскажет, то как-то не то и не так — всегда его занимала не та сторона действительности, которая казалась важной всем. Митина искренность и открытость, как ни удивительно, ясности не прибавляли: его откровенные мысли, насмешливые порой высказывания, непосредственность выражения чувств открывали как бы дверь, но в невидимый дом.
Услуга за услугу. Плакатист был нормальный мужик. Правда, Ритка один раз с ним согрешила — вполне достаточно, полагала она, чтобы мужчина начал чувствовать себя обязанным. Кроме того, за ее помощь ему, должен мужик ответить взаимностью. Чаще всего Ритка бывала очень осторожной — не связывалась никогда с теми, кто мог бы случайно иметь общих знакомых с мужем. То есть коммерческо- торговый город был не для нее. Она опасалась
— стоит Лене что-то узнать, и он лишит ее всего: и квартиры! и денег! и бриллиантов. Он хитер, как тигр. И опасен. Но в данном случае она была спокойна: плакатисту еще более невыгодно было огорчать Леню — сразу бы рухнули их деловые мосточки.
Девица пришла. В мастерской, среди ярких плакатов и полупорнографических рисунков, скопированных, видимо, с ярких журнальчиков, в своем сером — брючки и свитерок — гляделась девица скучно. Невзрачненькая, да. И непрактичная, судя по ее отъезду из Питера. Но
note 169 Ритка все-таки определила ее как «штучку». Черт ее знает, в тихом омуте… Поговорили о том, о сем. Хочет купить квартиру. Всего полтора года здесь. Просит плакатиста помочь с халтурой: для покупки нужны деньги, а у него — связи. Ага. Пригляделась: а девка ничего, если накрасить. Художницы вообще какие-то все неряшливые, в самовязках, расхристанные, хочется их отмыть, одеть, накрасить. Вышли из мастерской вместе. Вам куда? А вам? Давайте на ты, предложила Ритка. Угу. Перешли на ты. Город нравится? Не очень. Есть талантливые в союзе? Да,
