комаров, руки суккуба тоже не миновали. Катрин протестовать и не думала. Зажмурившись, начала постанывать. Процедура по отпугиванию кровососущих мягко перешла в неуместное баловство…
…Не утруждая себя принятием вертикального положения, Катрин на четвереньках подползла к ручью, окунула разгоряченное лицо и напилась. Встряхнула головой, отбрасывая с лица светло-желтые густые локоны. Надо бы подстричься. Ну или хотя бы рубашку надеть. И вернуться в лагерь. Сумерки быстро густели. Сейчас Ингерн припрется на ужин звать или мужа пришлет…
— Нужно возвращаться, — сообщила Катрин свернувшейся на плаще подруге. Блоод, стройненькая, голенькая, почти темнокожая в наступающей темноте, выглядела совсем юной. Набраться смелости и спросить, сколько же ей в самом деле лет, Катрин никак не решалась.
— Не нужно, — ланон-ши потянулась. — Рано. Фаршируют. Возятся.
— Ты их слышишь? — без особого удивления спросила Катрин.
— Почти. Чувствую. Много. — Блоод вытянула острый палец к кустам на противоположном берегу ручья. — Там смотрит.
— Кто? — Катрин машинально кинула взгляд на лежащую под разбросанными вещами глефу.
— Маленький. Местный. Рыбу любит. Неважно. Не стыдно.
— Да уж. Скромные мы с тобой, прямо аж жуть.
— Катрин, могу я спросить, сказать?
Ого, как официально. Блоод очень редко называла подругу по имени.
Катрин натянула рубашку и села рядом:
— Давай, говори-спрашивай.
Блоод опустила голову. Нечто небывалое. Сомнение? Или даже смущение?
— Когда тебе хорошо. Очень. Ты говоришь. Кричишь — Фло. Кто это? Муж? Любовник? Бог?
Катрин крепко зажмурилась:
— Опять, значит? Часто… кричу?
— Через раз. Когда тебе глубоко хорошо. Кричишь, — суккуб шептала едва слышно.
— Моя подруга. Мой друг. Очень давно и очень далеко отсюда.
— Женщина? Не мужчина? С ней было. Даже лучше?
Катрин обняла узкие плечи, уткнулась лицом в буйную тьму черных кудрей ланон-ши:
— Прости. Я думала, что забыла ее. А когда вспоминаю, хочется плакать. И обнять. А удовольствие только потом. Потом-потом-потом. Я хотела бы ее видеть, быть рядом, пусть без всякой постели. Просто убедиться, что она жива, здорова, счастлива. Понимаешь, Фло меня спасла, а я бросила ее. Нет, не бросила. Оставила. Ничего иного нельзя было придумать. Если бы я осталась, ей могли что-то дурное сделать. Могли убить. Собственно, мне бы тоже голову живо открутили. Вот я ее и бросила.
— Бросить? Ты? Смешно. Выдумываешь. Я тоже. Выдумывала. Что тебе нужен мужчина.
Катрин фыркнула:
— Вполне могу обойтись. Честно говоря, я о них не часто вспоминаю.
— А я вспоминаю. Плохо. Слабая. — Блоод осторожно промокнула концом повязки повлажневшие глаза подруги. — Вспоминаю, пользуюсь. Я — дрянь.
— Поздновато ты раскаиваешься. По-моему, ты пользуешься мужчинами всю жизнь. Такой тебя создали боги. И мама с папой.
— Как делали, не помню. И их не помню. Не то. Еда-удовольствие. Удовольствие-еда. Привычно. А если не так?
— А как? Что ты меня путаешь? Что случилось?
— Я была. С твоим мальчиком. С Энгусом.
— Ну, он вовсе не мой мальчик, — автоматически поправила ее Катрин и изумилась: — Когда же ты успела?! Мы же с тобой спим. В кустах, что ли, столкнулись?
— Что я, кролик, в кустах? — обиделась суккуб. — Не сейчас. В городе. Тебя не было.
— А Даллап? С ним…
— Даллап? На фиг нам Даллап? — Блоод, перенявшая отдельные особо интеллектуальные выражения подруги, даже отодвинулась. — Им жена питается.
— А на фиг тебе Энгус? Он же маленький, и вообще. В Тинтатдже полно полнокровных аппетитных мужчин.
— Да. — Суккуб в явном затруднении потупилась. — Не пища Не удовольствие. Он… Мы говорили. Немного. Потом еще. Говорили. Он не как все. Не жаждал. Не напрягался. Только разговоры. Вот потом…
Катрин не верила своим ушам:
— Энгус тебя совратил? Я сейчас в обморок брякнусь.
— Он не как все. Я не хотела. С твоим другом. Только капельку, — жалобно прошептала Блоод.
Катрин смотрела на нее во все глаза. Такой виноватой она подругу еще не видела.
— Знаешь, похоже, «мой друг» не слишком пострадал. Румяный и жрет вполне исправно. Смотрит на тебя, правда, странновато, но я-то думала — просто побаивается такой хищницы.
— Не побаивается. Ты и он. Единственные, кто. Не боится.
— Даллап и Ингерн тоже от страха не трясутся.
— Трясутся. Немного. Скрывают. Тебя боятся больше, чем меня.
— О, боги. Это еще почему?
— Боятся. Ты прибьешь Энгуса.
— Из ревности, что ли? Бло, ты играешь с уймой мужчин. Насколько я понимаю, без этого ты обойтись просто не можешь.
— Мама с папой, — обреченно кивнула суккуб.
— Ну да, дурная наследственность. Почему ты считаешь, что я должна свернуть шею Энгусу, которому посчастливилось попасть в твой, надо думать, отнюдь не короткий список?
— Я с ним разговаривала.
— Ну и что? Ты сейчас со многими людьми дружишь, а нам, человекам, свойственно болтать без умолку. Тебе придется поддерживать разговор хотя бы из вежливости.
— А ты? Мы… — Глаза Блоод жалобно светились сквозь шелк.
— Общение с Энгусом дурно на тебя влияет. Начинаешь мямлить. Мне безумно нравится с тобой безобразничать. И я не собираюсь уступать такое наслаждение какому-то там обладателю… Собственно, это навесное оборудование — вещь вполне полезная в хозяйстве, и должное применение ему вполне можно найти. Дело простительное. Но пока я хочу делить с тобой постель. Если влюбишься и решишь выйти замуж, ты ведь мне скажешь?
— Я — замуж?! Так бывает? Я — ланон-ши.
— Кто спорит. Еще ты дура. Хотя знаешь об интимных отношениях людей в миллион раз больше меня. Вот и расскажешь на досуге, а пока пойдем ужинать.
— Да. Миллион. Это сколько?
Катрин было очень грустно. И не только потому, что предстояло объяснять семизначные цифры.
Утро выдалось туманным и зябким. Катрин покачивалась в седле, думала о том, что меховой воротничок у куртки можно было сделать и пошире, а еще, почему она такая идиотка. Не куртка, конечно, а хозяйка. Обидно ничего не понимать в людях. Блоод ехала рядом. Молчала, как всегда. Или не как всегда? Изменилось со вчерашнего вечера что-нибудь, кроме погоды?
Ничего умного Катрин не придумала. Видать, не дано шпионкам решать заумные морально- психологические ребусы. Тем более когда все время отвлекаешься.
Почти весь день отряд преследовала небывало крупная сова. Здоровенная птица, да еще днем, — удивительно. Естественно, возникла дискуссия о сверхъестественной природе пернатого наблюдателя. Даллап считал, что появление совы сулит неприятность, Ингерн настаивала на знамении теплой осени и хорошего урожая. Энгус беспокоился о лошадях, так как слышал, что совы и филины предвещают болезни и
