Прошлой ночью в XV веке

Экран моего мобильника мигает. Сообщение! Извинившись перед шефом, включаю указатель номера. Номер мне неизвестен, никакой эсэмески нет. Кладу включенный мобильник на прежнее место и объясняю вызов проблемами со здоровьем в семье.

— Ничего страшного! Но сейчас, дорогой Тальбо, я вас действительно удивлю: самой потрясающей встречей в моей карьере стала одна из последних, как раз перед тем, как меня назначили сюда, на эту дурацкую чиновничью должность, полностью отрезавшую меня от налогоплательщиков. Изис де Сэз — знаете такую? Молодая актриса из Х-го округа, степень лиценциата по литературе, три опубликованных романа-фикшн. В плане внешности она меня слегка разочаровала: пирсинг, силикон, татуировки, за всей этой мишурой не видно женщины. Но зато в ее книгах — ого-го!.. Какая пропасть между имиджем прожигательницы жизни и зорким взглядом творца, между искусственными физическими прелестями и безупречной чистотой литературного стиля!.. Истинное чудо! Разумеется, впоследствии я узнал, что за нее пишет «негр». И что в крупных планах самых интимных сцен вместо нее снимается дублерша. Словом, все оказалось фальшивкой. Но я-то ей искренне поверил, и это главное.

Сам не знаю, почему эта его последняя фраза так глубоко задела меня, почему овеяла таким спокойствием мою душу, терзаемую душевными муками с самого утра. Мой шеф неторопливо допивает свою минералку Vittel, слегка распускает тугой узел галстука и спрашивает тоном гурмана:

— Ну, а вы, Тальбо? Какие сюрпризы уготовила вам наша работа? Какая встреча вам запомнилась больше всего?

Я был не готов к этому вопросу. Внезапно мне вспомнилось прекрасное лицо Лидианы Ланж, юной художницы, которую мне так нравилось инспектировать в ее тесной мастерской на берегу озера Аннеси, среди ее сюрреалистических полотен, на которых она изливала свое яростное негодование против URSSAP,[36] заставлявшего ее платить еще до того, как она продавала картину; в результате, у нее не оставалось денег на покупку кистей и красок для следующей работы. Но о чем тут рассказывать? Не о том же, что я отсрочил ее задолженность, купил одну из ее картин в галерее и потом долго еще мечтал о ней. Нет, вспоминать сейчас о Лидиане означало бы разбередить смутные тоскливые сожаления, а мне в данный момент и без того было лихо.

Опустив глаза, чтобы укрыться от начальственного любопытства, я обнаруживаю второй сигнал об эсэмеске на экране мобильника. Сделав вид, будто хочу поднять упавшую салфетку, включаю определитель номера. Корреспондент неизвестен, никакого письма нет. Внезапное подозрение — что если это Изабо вздумала общаться со мной при помощи SMS! — мешает мне разогнуться.

— Что-то случилось?

Я выныриваю из-под стола, отметая эту нелепую гипотезу. Телефонные преследования — постоянное явление в нашей профессии, но они никогда не бывают продолжительными. Если налогоплательщики, считающие себя несправедливо наказанными, будят вас среди ночи анонимными звонками, достаточно выключить аппарат, и эта забава им быстро надоедает.

— Так какая же встреча вам запомнилась больше всего? — настаивает господин Кандуйо с вежливым интересом, в котором уже слышится нетерпение.

Я запираю Лидиану Ланж в долгий ящик своих упущенных возможностей и храбро выдерживаю взгляд шефа. Воспоминание, которым я решил с ним поделиться, лишено прелести встреч с Лидианой, зато, может быть, куда горше: это история Бенуа Жонкера. Толстый бельгиец, весьма колоритный тип, считавшийся в восьмидесятые годы трюфельным королем верхнего Прованса, стал для меня живым укором, болезненной занозой в моей памяти. То была первая значительная проверка в моей карьере, в составе бригады города Драгиньяна, а сам Жонкер оказался тем, кого у нас зовут «клиентом зеро».

— Бенуа Жонкер? Ну, как же, конечно, помню! — радостно восклицает мой шеф. — Я обедал у него во время отпуска, летом восемьдесят пятого или восемьдесят шестого года, вместе с женой и тещей… «Трюфельница» — так, кажется, называлось его заведение? Великолепная кухня! Ах, какие слоеные пироги с трюфелями… у меня до сих пор их вкус стоит во рту. Он все еще работает?

— После моей проверки — нет.

Мы замолкаем, пока нам подают блюдо с многообещающим названием «Тарелка рыболова» — худосочную неаппетитную рыбку в окружении мидий.

— Ну, рассказывайте! — поощряет меня Кандуйо так, словно просит пикантной подливки к этой пресной еде.

И я рассказываю. В те давние времена я был чистосердечен и беспощаден — эдакий слепой поборник честности, праведный судия. И за веселым балагурством этого типа, напоминавшего не то Раймона Дево, не то Фернанделя,[37] мне чудились темные бездны обмана, мошенничества, финансовых махинаций. Во-первых, четвертая часть его клиентов платила наличными, тогда как в ресторанах такого рода средний показатель не превышает семи процентов. Во-вторых, все закупки трюфелей также осуществлялись за наличные, — ни счетов, ни расписок, простой клочок бумаги с указанием имени продавца, количества поставленного продукта и ценой за килограмм. Я, конечно, моментально разгадал, какие дела можно проворачивать таким способом:

— Чем вы мне докажете, что эти люди существуют на самом деле, и что вы попросту не кладете эти деньги себе в карман?

— Да я перерабатываю три тонны трюфелей в год, ко мне ведь не салат из порея ходят есть. Ерунду какую-то спрашиваете, ей-богу!

На все мои расспросы он отвечал только взрывами смеха да фамильярными тумаками в спину, что только усугубляло мою параноидальную бдительность:

— При последней проверке вы заявили, что закупали трюфели у человека по имени Альбер. Так вот, отвечаю вам, что в глазах налогового инспектора никакого Альбера не существует, и эти трюфели — чистая фикция.

— Ну и дела! Тогда чем же я, по-вашему, кормлю своих клиентов?

— А их тоже не существует. По крайней мере, двадцати пяти процентов из них точно нет, поскольку они, по вашим словам, заплатили наличными; вы же вполне могли снять эти деньги с собственного счета, якобы для покупки трюфелей, а потом внести обратно, в качестве выручки.

— Ну, вы даете! Глупей ничего не придумали?!

— Учитывая состояние вашей бухгалтерии, моя гипотеза более чем оправдана. Если это не так — пожалуйста, докажите мне обратное!

— А на что же я тогда трачу свою жизнь, — на то, чтобы ходить по кругу? Платить налоги за то, чего не заработал? Облапошивать самого себя, вкалывая бесплатно? Скажите, похож я на такого дурня безмозглого?

— Я жду от вас не психологических мотивов, а четких доказательств.

— Вы свободны в четверг утром? Тогда я беру вас с собой на трюфельный базар в Опс. Устрою вам небольшую экскурсию в реальную жизнь.

Я сделал долгую паузу, чтобы доесть свою рыбу, пока она не остыла. Заместитель управляющего слушал меня, как зачарованный, глаза его сияли. Пересказывая этот диалог, я невольно начал подражать двухслойному акценту провансальского бельгийца. И сейчас мне впервые приятно разделять с другим человеком симпатию, родившуюся задним числом к тому бедняге, которого я некогда разорил. Это вовсе не признание вины, а, скорее, нечто вроде раскаяния в излишней жестокости. Разумеется, у меня были веские причины действовать так, как я действовал, и трагические результаты моего поступка никоим образом не омрачают мое сознание исполненного долга. Но мне легче от мысли, что я могу хоть как-то реабилитировать беспечного ресторатора, которого преследовал десятью годами раньше, даже если мое намерение воздать ему по справедливости вылилось в сегодняшний спектакль за обеденным столом, с главным героем в его лице.

Господин Кандуйо хлопает в ладоши, как ребенок, при каждой реплике Бенуа Жонкера, и сдерживает эмоции из корпоративной солидарности, когда я говорю за себя. Мне не так уж неприятно чувствовать, что этот человек, чьему душевному равновесию я завидую, тоже был молод и, уж конечно, обходился с нарушителями похуже моего.

— Ну, и что же на Опском рынке?

Я продолжаю свой рассказ и с удовольствием изображаю свое поведение в самом, что ни на есть,