прежде формулировал те же подозрения, что он пробудил во мне, только отметал их из-за полного неправдоподобия. Но о каком неправдоподобии можно говорить при том состоянии, в котором я сейчас нахожусь, а именно, со спиной, исполосованной вполне материальными последствиями эротического сна?!
Я хорошо помнил ту минуту на рассвете, когда на листе бумаги передо мной возник этот рисунок. Рисунок, чьи затейливые изгибы восстанавливали в моей памяти малейшие подробности, малейшие ощущения любовного поединка на берегу пруда; теперь мне казалось, что он длился все то время, что я спал, всю ночь напролет. Но тогда я вовсе не находился в состоянии «глубокого транса». Это было совсем другое: как будто
От этих посланий, посвященных ласкам во сне, у меня родилась иллюзия, что я все лучше и лучше узнаю чувства Изабо, ее тело, ее наслаждение, все, вплоть до ее жасминового аромата. Может быть, тем же путем она передала мне и свой талант к рисованию?
А что если принять гипотезу моей идентичности с прежним Гийомом, смириться с существованием некоего безымянного музыканта, который, играя в оркестре моих душевных состояний, начал постепенно занимать место солиста? Неужто я обязан вдохновением, подвигнувшим меня на столь замечательный рисунок, какому-то средневековому жиголо?!
Когда безумие других людей становится вашей реальностью, перед вами три выхода — отвергнуть его, поддаться ему или найти его истоки. Я должен вернуться в замок. Меня гонит туда насущная необходимость, веская причина и удобный предлог.
15
Однако все произошло совсем не так, как я задумал. На пороге бывших конюшен меня встретила секретарша из
— Они вас ждут у себя.
Я снова сел в машину, проехал по аллее в обратную сторону и притормозил между часовней и замком. Как они узнали о моем приезде? Я ведь никого не предупредил о нем, рассчитывая застать их врасплох.
Над усадьбой стояла мертвая тишина. Ни малейшего шороха ветра в ветвях, ни птичьего чириканья, ни шума трактора, никаких признаков человеческой или иной деятельности. Двери часовенки были открыты, я подошел ближе, и у меня запершило в горле от едкого запаха грибка и сырой штукатурки. Выщербленные плиты пола, восемь скамей, алтарь, прикрытый кружевной накидкой, святые с экстатическими лицами на витражах, обшарпанный голубой свод, усеянный звездами и проступившими пятнами селитры. Стоя на пороге, я пытался представить себе сцену венчания, участников в праздничных нарядах, смесь общего ликование и грусти, сопровождающих этот обязательный ритуал… Я уж было собрался войти, как вдруг над моей головой пронеслась цапля и полетела в сторону пруда, который виднелся за хозяйственными постройками.
Преодолев странное притяжение, исходившее от часовни, я отошел от нее: сейчас не время было уступать зову сирен прошлого. По дороге в замок я приводил в порядок мысли, повторяя свои доводы и выстраивая линию поведения. Не говорить ничего лишнего, ни в чем не уступать, выказывать не скептицизм, не подозрительность, но полное безразличие. Я собирался лично вручить им в руки предварительное уведомление с перечнем ошибок и упущений в поданной декларации, с расчетом сумм, подлежащих истребованию, и наложенных штрафов. Если они его примут — иными словами, не опротестуют его заказным письмом в тридцатидневный срок, — оно войдет в силу. Таким образом, моя роль в этой игре завершится, процедура проверки будет завершена, и я дам им понять, что начисто забыл про Изабо. Посмотрим, как они на это отреагируют.
— Девятьсот тридцать евро? — произнес Морис Пикар, оторвавшись от чтения документа.
Он обратил недоверчивый взор к своему компаньону, который и сам не мог придти в себя от изумления. Я их прекрасно понимал: они ожидали стократ большей суммы. Я нашел их в библиотеке, длинной комнате мезонина, выходящего на крепостной ров; они следили за своим маятником, держа его над выложенными рядком гомеопатическими шариками.
Насупившись, Морис Пикар долго изучал мою памятку с подробной шкалой расчетов, основанных на пробеге их машин и колебаниях цен на нефть. Не найдя ничего лучшего, я решил оштрафовать их хотя бы за махинации с
— Вы хотите получить чек прямо сейчас? — воинственно спросил Джонатан.
— У вас есть тридцать дней на размышление.
Для очистки совести Морис Пикар подержал свой маятник над моим уведомлением и, подтвердив правильность его вращения одобрительным кивком, подписал, вместе со своим компаньоном, протокол. После чего озабоченно предложил мне подняться наверх.
— Думаю, в этом нет надобности. Моя проверка окончена, нам больше нечего сказать друг другу. Прощайте, господа.
— Как… а Изабо? — жалобно воззвал ко мне ПГД фирмы.
— Кто?
Мой вопрос вызвал испуганное молчание. А я с удовольствием почувствовал себя хозяином положения: наконец-то я взял реванш! И уточнил, желая упрочить свою позицию:
— Боюсь, в прошлый четверг мы слишком много выпили за ужином, и я оценил тот факт, что на следующее утро вы постарались предать все это забвению. Я последовал вашему примеру, таким образом, все складывается как нельзя лучше.
— Ну, нет, это было бы слишком просто! — возопил вдруг англичанин со слезами в голосе. — Вы являетесь сюда, вселяете надежду, потом плюете на все и исчезаете, как тогда, в 1431 году!
Меня застало врасплох и это неожиданное обвинение и вызванная им ответная ярость; я стиснул зубы, запретив себе возражать. Не стану же я, в самом деле, провоцировать его на вызов, — не хватало мне еще дуэли в защиту чести беглого рыцаря, с которым он меня отождествляет.
— Луи заболел! — объясняет мне Морис.
— Из-за вас! — бросает мне в лицо его компаньон.
— Из-за возвращения Гийома, — поправляет карлик, успокаивающе подмигивая мне. — Невзирая на предостережения моих информаторов, Луи де Гренан решил, во что бы то ни стало, провести ночь в комнате своих предков, родителей Изабо, чтобы уговорить их отпустить ее с вами…
— Вот идите и посмотрите, что с ним сделалось! Мерзавец!
Это оскорбление, уже слышанное из уст почтальонши в день нашей первой встречи, вызывает во мне то же чувство, что и тогда. Крик узнавания… он наполняет мою душу почти сладострастным смирением и надеждой восстановить истину. Если Гийом и впрямь мерзавец, то вовсе не по тем причинам, о которых они думают. Я мало что об этом знаю, но чувствую, что это так…
Встряхнувшись, я пробую отгородиться от них, утвердить себя в настоящем, отвергнуть все новые точки соприкосновения с этими людьми, с этим замком, с этим прошлым, за которое не желаю нести ответственность. Напрасный труд.
— Я ему говорил, что нельзя бередить эту историю! — стонет Джонатан, молотя кулаком по столу. — Что с этими силами играть опасно, что они могут навлечь на него проклятие!
Резинка, стягивающая его «конский хвост», лопается, и длинные рыжие волосы рассыпаются по плечам, дрожащим от рыданий. Уронив голову на скрещенные руки, англичанин орошает слезами дубовый стол.
— Идемте, — шепчет Морис Пикар, таща меня за руку. — Луи хочет вас видеть.
