тебе за все.
- Господи, за что? За что спасибо? Викуль, позвони мне вечером. Обычно в 22.00 я дома. Хорошо? - Галина поцеловала в щеку Вику, попрощалась и быстро пошла на стоянку к своей машине.
Вика пошла назад к главному корпусу университета. Когда машина Галины скрылась, Вика вернулась назад и подошла к белой «Волге», уже несколько минут стоявшей на автостоянке, села на заднее сидение.
- Кто эта красотка? – поинтересовался Олег Николаевич. – И что за истерика, Виктория Викторовна, вас нет три дня на занятиях. Что происходит? Переживаете потерю любимого мужчины? Не надо, он вернется через несколько лет.
- Эта красотка, Олег Николаевич, сестра Виктора, который, как вы выразились, вернется через несколько лет. Она успешный кооператор. Понравилась? А мое состояние объясняется очень просто, просто, как этот мир. Я беременна, Олег Николаевич, уже третий месяц. Боюсь, аборт уже поздно делать, да и не хочу я его делать.
- Ты беременна? – у Лобова даже выпала незажженная сигарета. От кого? Впрочем… – он замялся.
- Конечно, вы можете говорить, и уверена, будете это говорить. Что, я сама не знаю? Жила с двумя мужчинами. Это выше предрассудка, и ими успокаивайте свое самолюбие. Женщина всегда знает, кто отец ребенка, и это вы, уважаемый Олег Николаевич, с вами мы не предохранялись, хоть я и говорила, выходит не такой старый, как шутила. Я не требую от вас признания отцовства. Зачем? Вы помолвлены с профессором Елфимовой Зоей Андреевной, совет вам да любовь.
Вика сделала попытку открыть дверь и выйти из машины. Лобов насильно удержал ее в салоне.
- Вика, подожди, не горячись. Я еще ничего не сказал тебе. Я прошу, подожди, – видимо, известие о ребенке для сорокадвухлетнего, не имеющего детей, профессора Лобова просто шокировало его. – Викуля, любимая, не пори горячку, давай все обсудим, – Лобов держал Вику за руку, словно боясь, что она уйдет, хотя Вика уже спокойно сидела и не предпринимала новой попытки открыть дверь. – Ты уверена, что это мой, что это наш, – поправился Лобов, – наш ребенок? - Он посмотрел в глаза Вики.
- Олег, женщина всегда знает, кто отец ребенка. Тем более, что два с половиной месяца назад, я усиленно занималась в библиотеке, и Виктор жалел меня, бедную. Да и после библиотеки на Шендрикова, я вряд ли, что смогла, даже при большом старании. Но я не настаиваю. Если у вас есть сомнения, я буду рожать одна. Это решено.
- Вика, хватит, не говори ерунду. Мы поедем в библиотеку, как ты говоришь, и все обсудим. Не пори горячку и не волнуйся, пожалуйста. Здоровье тебе, да и ему, это не прибавит.
Лобов начал заводить машину, и Вика заметила, как у профессора дрожат руки.
Галина приехала в Урыв к родителям. Пообщавшись с матерью, зашла в кабинет отца.
- Отец, я видела Вику. Она утверждает, что беременна, уже почти три месяца. У нее была депрессия, три дня жила у родственницы на левом берегу, да и по ней видно, не в своей тарелке девчонка.
- У родственников на Шендрикова? Ты не спросила у нее? Хотя не надо, этим все испортишь, – и Иван Егорович рассказал все подробно дочери о слежке Игоря Фокина, о фотографиях. Рассказ отца ошеломил Галину, она сидела в кресле бледная совершенно неподвижно.
- Что такое, доченька? Ты шокирована? – спросил отец.
- Знаешь, отец, я думала - я стерва. А я еще бедная несчастная «овечка», по крайней мере, я всегда честно говорю, что мне надо в обмен на мою любовь. Отец, не говори пока ничего Виктору о беременности Вики. Ничего пока не говори. Ему и так тяжело, сам понимаешь. Если Вика сказала мне, хотя один процент правды, она сама придет к нему на свидание, и все станет на свои места. Прости, отец, – Галина встала, – мне пора.
- Галина, но это все, сама понимаешь, со слов Куклина, и я не совсем уверен, я не видел фотографий, – Иван Егорович хотел договорить.
- Я все понимаю, отец. Я буду умной и тактичной девочкой, обещаю.
Галина улыбнулась, поцеловала в щеку отца и вышла прямая, холодная, расчетливая как всегда.
Глава 30
Слушанье по делу Новикова переносилось еще два раза. Со вторника на четверг и снова на вторник. Состояние подсудимого не улучшалось, безусловно, ему требовалась более квалифицированная помощь, чем ее могли оказать врачи СИЗО, не имея надлежащего оборудования и необходимых медикаментов. Но после второго переноса здоровье Новикова понемногу пошло на улучшение. Он стал есть и в субботу даже вышел с Фиксой на прогулку. День был солнечный, легкий морозец, очень хороший день для поздней осени. Владимир Матвеевич долго не был на воздухе, и, оказавшись в прогулочном дворике, он даже присел на железную трубу, торчавшую из земли. Наверное, когда-то это была лавочка, или только хотели сделать ее, но теперь из земли возвышалась только труба на высоту около полуметра.
- Что, командир, залежался? Крыша поехала от свежего воздуха? – спросил, как обычно, с улыбкой Фикса.
- Да, Володь, воздух сегодня действительно свежий, – Новиков тоже улыбнулся и поднял глаза вверх, где за решеткой было голубое чистое небо.
- О, уже улыбаешься, значит порядок в ВДВ, – Фикса присел у стены на корточки. – Я, Владимир Матвеевич, если честно, подумал о худшем, – признался Фикса, – уж больно тебя серого с суда привезли.
- Думаю, еще повоюем. Сколько, правда, не знаю, но буду стараться, – Новиков встал, прошел несколько раз от двери до стены и, почувствовав дрожь в ногах, снова сел на торчавшую трубу.
- Ух, воздух, как вино, пьянит, – признался он, – наверное, только в тюрьме понимаешь настоящую цену свежего воздуха.
- И на подводной лодке, – в тон ему пошутил Фикса. - У меня брательник подводником служил на Северном флоте. Говорил, даже сознание теряли, когда после похода снова попадали на свежий воздух. Значит, во вторник поедешь на исповедь, командир?
- Наверное. Что тянуть? В зоне будет лучше, хотя воздух свежий будет не час в сутки. – Владимир Матвеевич снова улыбнулся, поднял голову вверх, в небо.
- Знаешь, командир, я думаю, тебе зона не грозит. Я читал твое обвинительное и твое медицинское заключение. Одних профессоров под ним десяток подписались. Наверное, психбольница за твоим приговором.
- Что, и такая есть? – поинтересовался Новиков. – И чем она специализирована? Психи конченные собраны со всего союза?
- К сожалению, ты правду говоришь. Я не знаю, командир, я слышал только, что год этой больницы к трем годам зоны приравнивают, – Фикса, наверное, понял, что сказал лишнего, и помолчав, добавил: - Хотя нас, командир, после Афгана чем можно испугать? – Фикса захохотал, желая подбодрить майора.
- Нет, Володь, там нами патриотизм двигал. Чувство долга. Не знаю, как у срочников, а мы, офицеры, сами писали заявление. И, конечно, не из-за карьеры. Какая тут карьера, если шансов приехать назад грузом двести было не намного меньше, чем шансов получить очередную звездочку раньше срока. – Новиков достал сигареты, закурил: – Я от отца заразился военным стать. Нет, он колхозником был, простым работягой. Молчун он был по жизни. На таких, как он всегда Русь держалась: мало говорят, много работают. Это сейчас говорунов развелось. Только про войнуон любил говорить - редко, правда. Выпьют с соседом Прохором Голубевым и спорят. Тот, в отличие от отца, балабол был, забрали уже в конце войны, где-то на аэродроме на лошади керосин подвозил. Но каждому, наверное, свое. Отец все четыре года в десантуре. Пришел весь сшитый из кусков. Восемь орденов только и медали. До сорок третьего года, отец говорил,
