железо, а когда вскочил, от него уже сильно пахло кровью, кажется, он распорол ногу, во всяком случае, начал хромать.
– Ты куда? – усмехнулась тварь. – Ты куда? Подожди меня. Подожди меня.
Пугливый Костик прорвался сквозь чертополох и побежал в лес.
– Не спеши, – заклокала горлом тварь. – Не спеши, я сейчас уже. Иду.
Она постояла, дожидаясь, пока Костик отойдет далеко, – чтобы наиграться вволю. Костик убегал через лес, ломился просто, я слышал каждый его шаг. Тварь тоже это слышала, когда Костик удалился на достаточное расстояние, она пустилась вдогонку.
Все получилось примерно так, как я рассчитал. Я знал, что мне с ней не справиться, тварь и сильней, и быстрей, поэтому я рассчитывал только на неожиданность. Она спускалась, прихохатывая и сыто прищелкивая горлом, и когда она оказалась рядом с чертополохом, я кинулся ей в ноги.
Я угодил, как и рассчитывал – в лодыжку. Ахиллесово сухожилие – оно есть у всех, кто ходит на двух ногах. Весьма уязвимая штука это ахиллесово сухожилие, я стиснул зубы, и разорвал его в секунду, и пролетел по инерции дальше.
Тварь сразу не поняла, она сделала еще несколько шагов, потом споткнулась и повалилась в стекло, зашипела, ощерилась зубатой пастью и тут же принялась подниматься. Ступня на правой ноге свернулась набок, но она продолжала на нее опираться.
А я был уже далеко, метрах в десяти, и когда тварь попробовала кинуться на меня, отскочил еще дальше. Тварь снова упала в стекла. Отлично – ходить не может. Во всяком случае, в ближайшее время не сможет, будет ползать.
Тварь поползла ко мне, загребая туловищем стекло и железо, шипя и щелкая, я не стал ее дожидаться и побежал вслед за Костиком.
Тварь зарычала мне вслед. А пусть рычит. Конечно, стоило ее прикончить, только я не знал как, один на один мне с ней не справиться, а теперь она к себе близко не подпустит. Пусть, мое дело сейчас догнать пугливого Костика.
Он продолжал продираться сквозь лес, по воздуху тянулся отчетливый запах свежей крови, и догнать Костика оказалось легко. Я не спешил ему показываться, держался поодаль, метрах в тридцати. Он выдохся и выбился из сил через полчаса, успев со страху пройти почти пять километров, а затем просто свалился лицом в траву. Дышал, дышал, дышал.
Я немного подождал, затем показался из-за деревьев, приблизился и сел рядом. Костик уставился на меня с испугом. Я зевнул, долго и протяжно, вывалил язык и стал выглядеть мило и безопасно.
Не знаю, узнал он меня или нет. Для людей мы все на одну физиономию, разницы в нас не больше, чем в валенках одной фабрики. Но если и не узнал, то не испугался. Смотрел на меня спокойно, кажется, даже был мне рад.
Встреча, однако, не ожидал. Почему Пугливый, почему не Циркач?
А потому.
Но рассиживаться было нечего, Костик это понимал тоже, он поднялся и тут же сел снова, поморщился, задрал штанину. От колена спускался широкий разрез, стекло разрезало кожу, но прошло удачно, по кости, там, где почти нет мяса и мало сосудов, кровь текла, но не очень сильно, действительно повезло. А может, и нет, кто его знает, рана вроде чистая, но на самом деле, кто его знает… Человек существо нежное, может помереть от ржавого гвоздя, так что загадывать не стоит.
Костик всхлипнул, достал из рюкзака аптечку. Все-таки он солидный человек оказался – прихватил все, что надо. Сначала полил порез перекисью водорода. Рана запузырилась и зашипела, и в носу от перекиси у меня зачесалось, так что я не удержался и чихнул. Перекись – это здорово – пузырение грязь из раны вымоет, а водород, кажется, обеззараживает. Когда пузыриться перестало, Костик протер рану салфеткой, после чего водородную процедуру повторил, во второй раз шипело меньше. Костик вздохнул и достал пузырек с йодом. Долго отвинчивал крышку, потом плюнул и открутил зубами. Йод не зашипел. Зато зашипел Костик, скривился и принялся дуть на рану и скрипеть челюстями. Костик вздохнул и стал обматывать ногу бинтом.
Тут у Костика возникли проблемы, для заматывания нужен опыт, а его у Костика не имелось. Он обматывал ногу вкривь и вкось, получился кокон, на который с трудом налезла штанина. Сделал шаг, и тут же сморщился от боли и плюхнулся обратно на кочку.
А я смотрел и ничего не мог сделать. Ни помочь, ни подсказать. И морда моя могла выражать лишь два чувства – подобострастие и равнодушие. Изображать подобострастие в данной ситуации было глупо.
Костик попробовал подняться снова, и снова свалился, и почти сразу заплакал, громко, навзрыд, почти захлебываясь. И плакал долго, не мог никак остановиться, наверное, вспоминал, а когда остановился, то сказал:
– Надо на север уходить, – сказал он. – Папа говорил… На север.
Он снова заплакал. На север. Это правильно.
Я терпеливо ждал. Ничего, проплачется, успокоится, люди не могут плакать бесконечно, у них просто физически не хватает слез, они заканчиваются гораздо раньше, чем плакательное настроение. Мальчишка на самом деле скоро успокоился, но это тоже выглядело невесело – он сидел и смотрел в одну точку, только тер красные щеки. А потом стал рассказывать.
Про то, что сначала все шло по-старому. Он вернулся из лагеря домой, и родители стали собираться в Турцию, потому что вокруг города было неспокойно, пропадали люди, и никто не мог их найти. Стали поговаривать о солнечном безумии, о том, что жара сводит людей с ума, что из-за температуры вскрылись скотомогильники, и кое-где появилась сибирская язва и вроде как чума, что в лесах объявилось бешенство и медведи-людоеды, что от рекордной жары многие люди забывают себя и уходят куда глаза глядят, а некоторые от сумасшествия кончают жизнь самоубийством. Отец заволновался и купил путевки аж на два месяца, они собирали чемоданы и выбирали снаряжение для подводного плавания.
Но в Турцию они так и не поехали, потому что отец работал на птицефабрике, а на ней неожиданно начался мор, все курицы, утки и перепелки вымерли буквально за одну ночь, и с этим надо было что-то делать. Отец остался решать проблему, и им пришлось остаться. Отец ночевал на работе, а они с мамой сидели дома, и однажды ночью мама исчезла. Костик просто спал, как в любой из дней, ему снились сны, и ничего необычного он не заметил, лишь проснувшись, обнаружил, что мамы нет. А входная дверь открыта.
Костик стал звонить отцу, но ничего не получилось, оказалось, что телефоны не работают, ни мобильные, ни обычные. Он остался один в доме и стал ждать, надеясь, что кто-то придет, или мать, или отец. Но никто не приходил, хотя Костик ждал и даже спал на первом этаже, возле дверей.
Через два дня отключили электричество, и все, что было в холодильнике, быстро испортилось из-за жары. Но дома все равно оставалось много еды, в подвале нашлись консервы, и Костик стал питаться ими. Без электричества было страшно, особенно по ночам, приходилось зажигать свечи, которые не очень помогали – при свечах Костик чувствовал себя провалившимся в прошлое. Зато на свечах можно было кипятить чай.
Время шло, Костик продолжал сидеть дома, опасаясь выйти наружу. Потому что снаружи происходило что-то нехорошее. Днем со стороны города слышались выстрелы и крики, а иногда земля вздрагивала, и под потолком начинали звенеть висюльки на люстре. А еще что-то горело – Костик брал бинокль, забирался на второй этаж и наблюдал, как над высотными кварталами поднимаются огненные столбы и черный резиновый дым, получающийся от сгорания покрышек. Но пугал Костика не огонь, а то, что пожарные не спешили этот огонь тушить. Ветра не было, и огонь распространялся, медленно переползая по улицам и лениво карабкаясь на многоэтажки, которые становились похожи на факелы. Костик почти не видел людей, и это тоже было странно. Совсем редко на улице появлялись потерянные фигуры или на большой скорости проезжали машины. И все.
Ночью пожар прижимался к земле. Небо над городом продолжало светиться так ярко, что сквозь зарево не просвечивались звезды.
Люди из соседних домов исчезли. На всей улице не осталось никого.
На пятый день Костик услышал писк. Что-то стрекотало в отцовском кабинете. Костик отправился посмотреть и обнаружил рацию. Это была старая рация, которую отец брал с собой на рыбалку. Мощный тяжелый аппарат, способный пробивать чуть ли не сорок километров. Рация лежала на подоконнике,
