слишком нежной матерью.
— Может быть! — с едкой горечью промолвила графиня. — Он был единственным, кого я смела любить, с тех пор как ты вынудил меня выйти замуж за графа.
— Тебя вынудил не я, а обстоятельства. Я думаю, в молодости ты достаточно натерпелась от бедности и лишений, чтобы благословлять руку брата, вырвавшую тебя из нищеты и вознесшую на вершину достатка.
— Благословлять? — тихо, прерывающимся голосом повторила графиня. — Нет, Арман, я никогда не делала этого.
Барон нахмурил лоб.
— Тогда я действовал по долгу и совести. Отцу надо было обеспечить последнюю радость жизни, матери — беззаботную старость, тебе самой — блестящее, завидное положение. Если я заставил тебя, насильно оторвал от детской страсти, так это делалось с твердым убеждением, что для графини Эттерсберг прошлое не будет существовать. Я никоим образом не мог предвидеть, что эта ноша будет для моей сестры слишком тяжелой.
Последние слова заставили графиню вздрогнуть и отвернуться.
— Оставь эти воспоминания, Арман! Я не могу их выносить.
— Ты права — ответил Гейдек. — Оставим в покое прошлое; здесь речь идет о настоящем. Эдмунд не должен делать эту мальчишескую глупость. Я мимоходом поговорил с ним по дороге со станции, когда мы ехали сюда. Я нарочно избегал говорить подробнее, прежде чем не узнал всего от тебя. Но у меня сложилось такое впечатление, что здесь вовсе нет той глубокой и серьезной страсти, которая ниспровергает все на своем пути, чтобы добиться цели. Об этом нет и речи. Он просто влюблен в молодую и, как он говорит, прекрасную девушку и готов сегодня же жениться. Но мы позаботимся, чтобы этого не случилось. Против таких нелепых затей у нас еще имеется достаточно средств.
— Я также надеюсь на это, — промолвила графиня, явно принуждавшая себя говорить спокойно. — Поэтому-то я и просила тебя приехать. Ты опекун.
Гейдек покачал головой.
— Мое опекунство все время было только формальным, а через несколько месяцев оно и совсем закончится. Ему-то едва ли Эдмунд подчинится, но тебе он подчинится наверняка, потому что привык, чтобы ты им руководила. Поставь ему условие — или ты, или его избранница; пригрози, что уедешь из Эттерсберга, если он приведет сюда свою невесту! Он всей душой привязан к тебе и не захочет потерять свою мать.
— Да, этого он не захочет, — убежденно подтвердила графиня. — В его любви я еще уверена.
— Можешь быть уверена и впредь, если сумеешь использовать свою власть над ним, а я не сомневаюсь, что это случится именно так. Ты ведь знаешь, Констанция, что семейные традиции по отношению к твоему сыну во что бы то ни стало должны быть соблюдены, особенно по отношению к твоему сыну! Обдумай это!
— Я знаю это, — с тяжелым вздохом сказала графиня. — Не беспокойся, пожалуйста.
Наступила короткая пауза, и затем снова заговорил барон:
— А теперь перейдем к другим неприятным событиям. Может быть, ты позовешь Освальда? Мне хотелось бы поговорить с ним относительно его поразительных планов на будущее.
Графиня позвонила и приказала вошедшему слуге:
— Передайте господину фон Эттерсбергу, что барон Гейдек желает видеть его и ожидает здесь.
— Надо признаться, — насмешливо продолжал барон, — Эдмунд и Освальд друг перед другом всеми силами стараются опорочить ослепительный блеск имени Эттерсбергов. Один хочет жениться на дочери бывшего откупщика, другой — заняться адвокатурой! Не мог же Освальд прийти к этой идее неожиданно.
— Я думаю, он долгие годы вынашивал ее, но только молчал, — сказала графиня, — и лишь теперь, когда ему предстоят экзамены, раскрыл свои планы. Но я решительно объявила ему, что об этом не может быть и речи и что он поступит на государственную службу.
— А что он на это ответил?
— Как всегда, ничего! Ты ведь знаешь его упорное мрачное молчание, которое он выказывал еще мальчиком при каждом выговоре, при каждом наказании, знаешь этот взгляд невыносимого упрямства, который всегда у него наготове, когда его уста безмолвствуют. Я убеждена, что он тем упрямее будет настаивать на своем безумном плане.
— Это похоже на него, но в данном случае ему придется подчиниться. Кто совершенно не имеет средств, как Освальд, тот на всех жизненных перипетиях зависит от помощи своих родственников. Непослушание обошлось бы ему слишком дорого.
При обсуждении последних обстоятельств разговор принял совершенно другой тон. Раньше, когда речь шла об Эдмунде, графиня и брат говорили, правда, озабоченно и серьезно, но каждое слово было полно внимания к избалованному сыну и племяннику. Они только хотели его образумить, только отвлечь от безумной женитьбы, и единственной мерой принуждения была лишь любовь матери. Но с того момента, как было произнесено имя Освальда, разговор принял совершенно иную окраску. Здесь уже стали обсуждаться самые суровые меры принуждения. Барон Гейдек, по-видимому, в полной мере разделял отвращение сестры к молодому родственнику.
Появился Освальд и с обычным спокойным видом поздоровался с теткой и опекуном, которого он видел только мельком, но более внимательный наблюдатель мог бы заметить, что он подготовился к предстоящему объяснению.
— Ты приготовил нам своеобразный сюрприз, — обратился к нему барон Гейдек, — главным образом мне, так как я уже намеревался предпринять меры для твоей будущей карьеры. Что за нелепые идеи вдруг приходят тебе в голову! Военную карьеру ты отверг; теперь ты то же самое проделываешь с государственной службой. Как раз у тебя, в твоем зависимом положении, такое поведение недопустимо.
— Сам я никогда не колебался, потому что мне никогда не было предоставлено собственного выбора, — спокойно возразил Освальд. — Не спросив моего желания, меня определили на государственную службу, как раньше — в армию.
— Почему же ты не возражал и ни словом не обмолвился, что, в конце концов, тебе будет угодно отказаться и от этого предложения? — спросила графиня.
— Об этом нетрудно догадаться, — вмешался барон, — он опасался продолжительной борьбы с тобой и со мной, где все-таки боялся потерпеть поражение и неожиданным заявлением надеялся сломить наше сопротивление. Но ты ошибаешься, Освальд. Сестра уже заявила тебе, что имя и положение графов Эттерсбергов мы считаем несовместимыми с адвокатурой, и я повторяю тебе, что на это ты никогда не получишь нашего согласия.
— Очень жаль, — последовал твердый ответ. — В таком случае я вынужден буду идти избранным мной путем без согласия своих родственников.
Графиня хотела было подняться с кресла, но брат удержал ее.
— Оставь, Констанция! Время покажет, сможет ли он сделать это. Я, право, не понимаю тебя, Освальд, — с уничтожающей насмешкой продолжал барон, — ты довольно долго пробыл в университете, долго путешествовал, чтобы иметь представление об окружающем тебя мире. Неужели ты никогда не думал о том, что без средств ты не сможешь ни сдать экзамен, ни прожить несколько лет, пока тебе не удастся добыть себе какой-либо заработок, и что этих средств ты не будешь получать, если дойдешь до разрыва со своей семьей? Вероятно, ты рассчитываешь на щедрость Эдмунда и его симпатию к тебе, но в этом случае сестра позаботится, чтобы он не поддерживал твоего упрямства.
— Кроме как на самого себя, я ни на кого не рассчитываю, — ответил Освальд. — Эдмунд уже знает, что я никогда не воспользуюсь его помощью.
— В таком случае ты, может быть, разрешишь мне, как твоему бывшему опекуну, спросить тебя, как ты, собственно, представляешь себе свое ближайшее будущее? — тем же ироническим тоном спросил Гейдек.
— Во-первых, я отправлюсь в столицу к присяжному поверенному Брауну. Надеюсь, что это имя вам знакомо?
