счастье.
— Избавь меня от подобных комедий! — холодно ответил Освальд, поднимаясь с места и отходя к окну.
В его движениях и тоне слышалось с трудом скрываемое раздражение.
— Как хочешь! Но еще одно! — Молодой граф внезапно стал серьезным. Озабоченно взглянув на дверь соседней комнаты, он продолжал: — Не рассказывай пока о своих планах на будущее! Почва для них далеко неблагоприятна. Я хотел прозондировать ее и облегчить тебе неизбежное объяснение, но это вызвало такую бурю, что я предпочел умолчать о том, что знаю.
— К чему это? В ближайшее время мне придется поговорить об этом с тетей. Я не вижу никакой пользы от отсрочки.
— Ну можешь ты помолчать, по крайней мере, с неделю? — сердито воскликнул Эдмунд. — Моя голова занята сейчас совсем другим, и у меня нет никакой охоты все время быть в качестве ангела-примирителя между тобой и мамой.
— Разве я тебя просил об этом? — спросил Освальд так резко, что граф вздрогнул.
— Освальд, ты заходишь слишком далеко. Правда, я привык к тому, что ты всегда отталкиваешь меня подобным образом, и, действительно, не понимаю, почему выношу от тебя то, чего никогда не простил бы никому другому.
— Потому что во мне ты видишь униженного, Зависимого родственника и чувствуешь себя обязанным быть великодушным по отношению… к бедному двоюродному брату.
В этих словах слышалась такая безграничная горечь, что Эдмунд сразу же успокоился.
— Ты обиделся, — примирительно промолвил он. — И ты прав. Но почему же за вчерашнее ты заставляешь отвечать меня? Я ведь совсем не виноват в этом! Ты знаешь, я не могу серьезно противоречить маме, хотя решительно не согласен с ней. Но в этом случае она уступит; или твои комнаты будут завтра же находиться рядом с моими, или я сам перееду в боковой флигель и поселюсь у тебя, несмотря ни на пыль, ни на летучих мышей.
Горькое выражение исчезло с лица Освальда, и он заговорил мягче:
— Ты, конечно, был бы в состоянии сделать это, но оставь, пожалуйста, Эдмунд! Право, не важно, где я буду жить эти несколько месяцев своего пребывания здесь. Во флигеле очень спокойно и удобно заниматься. Мне там гораздо приятнее, чем здесь, в вашем замке.
— «В вашем замке»! — повторил задетый за живое Эдмунд. — Как будто он не был когда-то родным и тебе! Но ты именно стараешься показать нам, что ты — чужой. На тебе, Освальд, лежит немалая часть вины за те мучительные отношения, которые создались между тобой и моей матерью; ты никогда не выказывал к ней ни расположения, ни уступчивости. Неужели ты не можешь пересилить себя?
— Там, где требуется слепое подчинение, нет, даже если бы речь шла о всем моем будущем!
— Ну, в таком случае в самом недалеком будущем нам снова надо ждать семейной сцены! — уныло промолвил Эдмунд. — Значит, ты не хочешь менять комнату?
— Нет!
— Как хочешь! Прощай!
Эдмунд направился к двери, но еще не дошел до нее, как Освальд поспешно вышел из оконной ниши и последовал за ним.
— Эдмунд!
— Ну? — спросил останавливаясь граф.
— Я в любом случае останусь в боковом флигеле, но очень благодарен тебе.
Молодой граф улыбнулся.
— Правда? Это почти извинение. Я даже не думал, что ты можешь так тепло благодарить, Освальд, — он вдруг сердечно положил руку на плечо двоюродного брата, — правда ли, что ты ненавидишь меня, потому что судьба сделала меня владельцем майората, потому что я стал на пути между тобой и Эттерсбергом?
Освальд посмотрел на него. Это был снова тот же странный, пытливый взгляд, который, казалось, искал что-то в чертах лица молодого графа, но теперь этот взгляд был освещен теплым, искренним чувством.
— Нет, Эдмунд! — последовал его твердый, серьезный ответ.
— Я так и знал, — воскликнул Эдмунд. — итак, оставим в покое все наши недоразумения! Что же касается нашего дорожного знакомства, то наперед говорю тебе: я сосредоточу всю свою так часто прославляемую любезность, чтобы произвести в Бруннеке небывалый эффект, несмотря на твое мрачное лицо, несмотря на гнев матери. И я произведу его, можешь не сомневаться!
С этими словами он схватил двоюродного брата за руку и со смехом увлек его из комнаты.
Глава 3
Бруннек, владение советника Рюстова, был расположен в двух часах езды от Эттерсберга и уже много лет подряд находился в руках теперешнего своего хозяина. Это было солидное, обширное имение со многими постройками и угодьями. Советник считался первым в округе сельским хозяином, его авторитет в этом деле почитался всеми, а так как он, кроме того, был обладателем одного из прекраснейших имений, то его положение во всей окрестности было весьма влиятельным. С громадными имениями Эттерсбергов Бруннек, конечно, не мог равняться; тем не менее все утверждали, что богатство Рюстова нисколько не уступало богатству его сиятельного соседа. Хозяйственные нововведения, которые он произвел в своем имении и продолжал вводить с неутомимой энергией, с течением времени дали превосходные результаты и значительно увеличили его состояние, между тем как в Эттерсберге все хозяйство было в руках управляющих и велось так безалаберно, что о каком-либо доходе с имений не было и речи.
Как уже было упомянуто, оба семейства были друг с другом в родстве, но эти родственные отношения взаимно отрицались с одинаковыми ожесточением и враждебностью. В своем теперешнем положении советник мог бы с большим правом просить руки графини фон Эттерсберг. Тогда, двадцать с лишком лет тому назад, молодой хозяин, только что намеревавшийся полностью отдаться своему призванию, со своим более чем скромным состоянием был совершенно неподходящим женихом, но любовь молодых людей не заботилась ни о предрассудках, ни о препятствиях. Когда их разлучили, когда все просьбы, всякая борьба оказались бесполезными, Рюстов сумел уговорить свою невесту, достигшую тем временем совершеннолетия, на решительный шаг. Она бежала из родительского дома и против воли отца обвенчалась с избранником своего сердца. Молодая парочка надеялась, что когда их брак станет совершившимся фактом, прощение последует само собой; но эта надежда не оправдалась. Ни повторявшиеся несколько раз со стороны молодой женщины попытки к сближению и примирению, ни рождение внучки, ни даже изменившееся положение Рюстова, быстро достигшего известности и богатства, не смогли смягчить отцовский гнев. Он всецело зависел от своей родни, презиравшей мещанский брак.
Госпожа Рюстов умерла, не помирившись с отцом, а с ее смертью вообще исчезла всякая возможность к примирению. Следствием этого явилось упомянутое ныне завещание, в котором не говорилось ни о внучке, ни о ее матери, и по которому Дорнау переходило к старшему в роде, владельцу майората. Это завещание было обжаловано Рюстовым, протестовавшим против отрицания своего брака и желавшим добиться признания своей дочери полноправной внучкой и законной наследницей деда. Совершенно безнадежным процесс назвать было нельзя, так как покойный упустил из виду и точно и определенно не выразил свою волю о лишении наследства. Он довольствовался лишь тем, что считал свою внучку просто не существующей и сообразно с этим распорядился своим состоянием. Эта и некоторые другие юридические оплошности, выяснившиеся впоследствии, делали завещание спорным. Исход дела был, во всяком случае, весьма проблематичным, и адвокатам обеих сторон представлялась хорошая возможность изощряться в остроумии и демонстрировать свою сообразительность.
Господский дом в Бруннеке не был ни так обширен, ни так великолепен, как графский замок в Эттерсберге, но старое и вместительное здание все-таки производило весьма внушительное впечатление.
