тому, чтобы я угадывал ее мысли, но безуспешно. Я попросил пояснить мне эту фразу. Она отказалась. Короче, я только хотел сказать, что моя жена, вопреки моему мнению, отнюдь не заблуждалась насчет своего положения. И все же оставалась веселой, в то время как я едва не сошел с ума от страха, заботы и сознания собственного бессилия. Это она утешала меня, а не наоборот. Например, рассказала, что как-то слышала по радио передачу об одном древнем народе и его странном обычае встречать появившихся на свет новорожденных слезами и причитаниями, перечисляя все злосчастья, какие их ожидают. А мертвецов этот народ провожал с радостью, изощряясь в шутках, поскольку они уже были избавлены от жизни с ее страданиями. Нравится ли мне этот обычай, спросила она. Я умолчал о том, что знаком с обычаями фракийцев, и лишь сказал: в чем-то — да. Но все же представление о веселых танцах вокруг моей могилы вызывает у меня хандру. «А у меня — нет, — сказала она, — я бы обрадовалась, увидев, как ты танцуешь». — «Тебе это предстоит, — сказал я, — когда ты выздоровеешь, я пущусь в пляс». — «Со мной?» — спросила она. «С тобой», ответил я. Но потанцевать нам тогда не пришлось.
Мы с ней танцевали только один раз, на нашей свадьбе, а больше — никогда. В семнадцать лет я ходил на танцы. И в первый вечер одна девушка, от которой пахло лавандовым мылом, сказала мне, что я не должен так подпрыгивать. В конце третьего вечера объявили так называемый «белый танец», дамы выбирали кавалеров. Я ждал, что меня выберут, но меня никто не пригласил, я сидел, чувствуя себя лишним. Как больной теленок на ярмарке. Я был уверен, что никогда не найду себе подругу, не говоря уже о жене. После этого я перестал ходить на танцы и не танцевал до самой свадьбы. Да и на свадьбе танцевал совсем недолго, как бы иронизируя над собой. Она может потанцевать, когда захочет, говорил я ей. А она отвечала, что танцы для нее ничего не значат. Но когда я познакомился с ней, то подумал, что, наверно, она балерина, — такая грациозная была у нее фигура. Балерина с собакой, которая встретилась мне на деревенской улице. Я тоже был с собакой, с таксой моей квартирной хозяйки. Та уехала на два дня в Эльзас, попросив меня присмотреть за своей любимицей. У сучки по имени Лара была течка, поэтому хозяйка дала мне спрей для отпугивания кобелей и велела при каждой прогулке заслонять заднюю часть Лары этакой дымовой завесой. Такая предосторожность показалась мне чрезмерной и вдобавок несимпатичной, потому я пренебрег ею. Однако это решение оказалось роковым. Был ясный мартовский вечер, Лара бежала передо мной, я спустил ее с поводка. Тут навстречу мне вышла молодая женщина с лабрадором. Когда нас разделяли примерно двадцать метров, Лара остановилась. Лабрадор, которого дама держала на поводке, тоже остановился. А потом все пошло очень быстро. Резким рывком лабрадор освободился и набросился на Лару. «Лео, Лео!» — крикнула моя будущая жена. Но Лео уже ничего не слышал. Он радостно принюхивался, а Лара отвела хвост вбок, давая понять, что согласна. И он тут же вскочил на нее. Время для вмешательства было упущено. Растерянные, смущенные, одинаково охваченные стыдом, стояли мы рядом и не знали, что сказать друг другу, кроме банальных извинений. Тут, однако, случилось осложнение, какое, сказали мне, бывает нередко. Сделав свое дело, кобель не смог слезть. Его зажало, словно в тисках. Какое- то время они молча вертелись по кругу. Потом Лео положил заднюю лапу на спину Ларе, развернулся, и они, все еще слитые воедино, оказались спиной друг к другу, и каждый, взвизгивая от боли, тянул в свою сторону. Но без толку. Они не могли расцепиться. Зрелище было тягостное. Молодая женщина то краснела, то бледнела, а я не находил слов, которые помогли бы снять напряжение. Через четверть часа, самые долгие в моей жизни, моя будущая жена заявила: «Надо что-то делать, иначе эта драма никогда не кончится». — «Да, но что?» — спросил я, и, вместо того чтобы ответить, она подошла спереди к своему Лео — он был невелик ростом и весил немного, — взяла его за бока, осторожно приподняла и повернула. И тиски разжались. Каждая из собак принялась лизать себе причинное место. Так мы познакомились. А что было бы, если б я, согласно указаниям хозяйки, применил спрей? Ничего бы не произошло. Встретились бы на перекрестке, вежливо кивнули друг другу, Лео быстро обнюхал бы Лару, с отвращением отвернулся бы, а потом, энергично дергая за поводок, утащил из поля моего зрения женщину моей мечты. Но, слава Богу, вышло иначе, молодая женщина после случившегося не сочла нужным просто удалиться, а взяла на себя кое-какие заботы. «Теперь мы можем только надеяться, что это явление природы не будет иметь последствий», — сказала она. Да, именно так она сказала — «явление природы»! Такое нескоро забудешь. И мне сразу стало ясно: если эта женщина простую случку называет «явлением природы», значит, она особенный человек. Я спросил, надо ли ей сообщить о возможных последствиях, она ответила утвердительно и дала свой телефон. Я назвал свою фамилию, она — свою. У нее было приятное рукопожатие. О любви с первого взгляда речь не шла. Я никогда быстро не воспламенялся. Мы регулярно встречались и стали потихоньку влюбляться друг в друга. Ну вот. А сейчас пора немного помолчать, стать слушателем — не все же вам меня слушать, господин Кларин. Бога ради, поведайте хоть что-нибудь о себе!
«Ты же мне слова сказать не даешь, — мог бы подумать я. — Сам болтаешь без умолку, как одержимый, и еще упрекаешь меня, что я молчу». Но я так не подумал, потому что так не чувствовал. Я вспомнил мою мать, которая в детстве часто читала мне сказки братьев Гримм. Тогда я мог слушать ее сколько угодно, увлеченный, захваченный, — и насколько же слабеет со временем у людей эта способность. Я заметил это только потому, что сейчас она вдруг пробудилась у меня снова — под влиянием такой неординарной личности, как Лоос. У меня не было ни малейшего желания говорить, хотя вообще я разговариваю охотно и среди друзей, когда заведусь, чувствую себя словно олень-победитель во время гона. Теперь же я не испытывал потребности высказаться еще и потому, что опасался обмануть ожидания Лооса, у которого внезапно проснулся ко мне интерес. После его рассказов моя жизнь и я сам представлялись мне какими-то бесцветными, не заслуживающими внимания. Он взглянул на меня.
— На вашем месте я давно бы потерял терпение.
— Кому интересно, тот забывает о терпении, — ответил я. — Единственный повод возроптать — то, что вы ни один рассказ не доводите до конца. Вы даже не сообщили мне, что сталось с Ларой, ощенилась она или нет.
— Это верно, я редко довожу рассказ до конца, — сказал Лоос. — Лара, к сожалению, не ощенилась.
— Почему «к сожалению»?
— Этого я сейчас объяснять не хочу. Вам слово.
— Говорить по приказу нелегко, — заметил я. — Кроме того, я не знаю, что вы хотите от меня услышать.
Лоос наполнил бокалы.
— Я бы хотел перейти с вами на «ты», — сказал он. — Полагаю, нет необходимости говорить друг другу «вы» и таким образом соблюдать дистанцию.
Предложение Лооса прозвучало для меня настолько неожиданно, что я не сразу откликнулся.
— Но это вовсе не обязательно, — сказал он. — Это просто пожелание.
— Я был бы рад, — поспешил сказать я, хотя это не соответствовало действительности. На самом деле меня как раз радовало, что между нами есть дистанция, которую Лоос сейчас хотел сократить. Его, если можно так выразиться, гравитационное поле и так уже сильно действовало на меня.
— Меня зовут Томас, — сказал я.
Лоос на секунду задумался. Потом сказал:
— Я так и думал.
— Так и думали? Но почему же?
— Просто я вчера вечером прочитал табличку на двери вашего дома: «Т. Кларин», а на обратном пути попытался вспомнить, какие имена начинаются на букву «т». Вспомнил только восемь. И больше всего, по-моему, вам подходит имя Томас. Вообще-то нас кое-что связывает, меня зовут так же, как и вас, я хотел сказать, как и тебя.
— Томас?
— Да, Томас.
Прежде чем я успел высказаться по этому поводу, Лоос сообщил: когда он уходил, ему пришло в голову еще кое-что. Табличка с моей фамилией прикреплена рядом с другой такой же на левой стороне двери, а на правой он увидел третью табличку, латунную, покрытую патиной, но надпись на ней еще можно было разобрать. Если он не ошибся, там написано «Тассо», и это славное имя его очень удивило.
— Вы для меня загадка, — сказал я. — Ты для меня загадка. Как можно выпить столько, сколько выпил вчера ты, и при этом сохранить такую остроту зрения?
